Пернатый змей
Шрифт:
Но не существует такой глубокой и вечной oubliette, или, по крайней мере, не столь вечной, пока вы сами не окажетесь в ней.
Вот что происходило с Кэт. До тех пор пока она сама не окажется в последней темной oubliette смерти, ей было никогда не избавиться от глубокого, безграничного отвращения к человеческим существам. Краткие связи бывали приятны, даже волнующи. Но связи тесные или длительные оборачивались краткими или длительными рецидивами нестерпимой тошноты.
Она и Рамон сели в саду на скамью под усыпанным белыми цветами олеандром. Его лицо было невозмутимым и спокойным. Будучи сейчас спокоен, он, с болью и отвращением, понял ее ощущения и понял, что
Но это случалось, потому что или когда он соединился с ними на человеческом, личном уровне. Это было ему в тягость: вызывало неприязнь к ним и ненависть к себе.
Он должен был соединиться с ними на ином уровне, где возникала иная связь: неуловимая, рассудочная, лишенная всякой интимности. Душою он был далеко. Поэтому ему не нужна была привязанность ни к кому. Сущность же человека должна обращаться единственно к Богу: так или иначе.
Что касается Сиприано, то тут он был совершенно спокоен. Сиприано и он, даже когда они горячо обнимались, встречаясь после долгой разлуки, приветствовали вечное и неизменное одиночество друг друга; одиночество Утренней Звезды.
Но в женщинах этого не было. Они желали близости — а близость порождает отвращение. Карлота хотела вечного и неразрывного слияния с Рамоном, вследствие чего ненавидела его и все, что, по ее мнению, отвлекало его от этого вечного тесного слияния с нею. Для нее это было подлинным кошмаром, и он знал это.
Мужчины и женщины должны знать, что не могут — окончательно — соединиться на земле. Каким бы крепким ни был поцелуй, каким бы нежным ни было прикосновение, их разделяет неуловимая пропасть, которая, тем не менее, непреоборима, потому что так тонка, почти несуществующа. Они должны поклониться этой пропасти и покориться в благоговении. Хотя я ем тело и пью кровь Христа, Христос — это Христос, а я — это я, и пропасть между нами непреодолима. Хотя женщина мужчине дороже жизни, все же он — это он, а она — это она, и пропасть между ними никогда не исчезнет. Любая попытка сгладить ее — насилие и преступление пред Святым Духом.
То, что мы получаем свыше, каждый получает один. Мое конечное «я есмь» приходит из предельного далека, от Утренней Звезды. Остальное — наносное. Все то во мне, что накоплено мною в бездонном космосе, может соединяться и соприкасаться со всем тем, что есть накопленного в любимом человеке. Но только не сущность. Никогда.
Если бы мы соединились в сущности, мы должны были бы освободиться от себя лишнего, от «я» повседневного и, отбрасывая одно за другим наши «я», соединиться с бессознательным в Утренней Звезде. Тело, душа и дух могут преобразиться в Утреннюю Звезду. Но без преображения мы никогда не достигнем цели. Лишь будем грызть свои цепи.
Рамон знал, что значит грызть свои цепи. Он чуть не загрыз себя до смерти, прежде чем нашел в себе, в своей сущности, путь к Сущности бытия и всякой жизни, что он назвал Утренней Звездой, поскольку люди должны дать имя всякой вещи. Выйти через свою сущность, преобразившись, к Утренней Звезде и там, только там соединиться со своим единомышленником.
Он знал, каково терпеть неудачу, одну за другой. С Карлотой он потерпел полный провал. Она притязала на него, и он сдержанно сопротивлялся. Даже сама его голая грудь, когда появлялась Карлота, демонстративно не
Когда люди соединяются в сущности всех вещей, они ни голы, ни одеты; в преображении они просто являют собой полноту целого, так на них и нужно смотреть. Окончательная совершенная сила обладает еще и властью целомудрия.
Рамон грустно сидел рядом с Кэт, испытывая чувство подавленности и неудовлетворенности. Третий гимн получился полным гнева и горечи. Карлота почти добилась того, чтобы он ожесточился душой. В Мехико какие-то буйные личности ухватились за его идею и устроили потеху. Ворвались в один из городских храмов, вышвырнули священные изображения и на их место водрузили гротескные фигуры Иуды из папье-маше, какие мексиканцы взрывают на Пасху. Это, разумеется, вызвало скандал. И Сиприано, бывший в отъезде по своим делам, быстро сделал зигзаг в сторону неизбежной мексиканской толпы, привлеченный возможностью осуществить собственные честолюбивые устремления и навязать ему свою волю. Потом приехала Кэт, нигилистка с желанием взорвать мир.
Он чувствовал, как настроение у него снова падает, тело наливается свинцовой тяжестью. По-настоящему, человеку хочется только одного, всю жизнь, — найти свой путь к своему Богу, к своей Утренней Звезде, и быть там в одиночестве. А впоследствии, в Утренней Звезде, приветствовать своего единомышленника и чтобы рядом была женщина, которая прошла с ним весь долгий путь.
Но найти путь в это далекое, светлое Существо вещей трудно и требует от мужчины всех его сил, всего его мужества. Если он отправляется в путь один, это ужасно. Но если каждая рука хватает его, чтобы удержать в миру; если руки любви тянут сердце, а руки ненависти вцепляются в волосы, это становится почти невозможным.
Вот какие чувства обуревали Рамона в это время: «Я пытаюсь сделать невозможное. Лучше или наслаждаться жизнью, пока она длится, не мечтая о наслаждении, что превыше всех наслаждений. Или же удалиться в пустыню и там в одиночестве пройти свой путь к Звезде, где я наконец обрету цельность и святость. Путь анахоретов и людей, удалявшихся в дикую пустыню для молитвы. Ибо, несомненно, душа моя жаждет вышнего, и я устал от того, что люди называют жизнью. Живя, я хочу отправиться туда, где „я есмь“».
И все же, сказал он себе, женщина, которая была бы со мной в Утренней Звезде, как рад был бы я ей! И мужчина, который был бы со мной там, каким наслаждением было бы его присутствие! Несомненно, Утренняя Звезда — место нашей встречи, радости!
Сидя рядышком на скамье, Рамон и Кэт забыли друг о друге, она перенеслась мыслями в прошлое со всем, что в нем вызывало нескончаемое отвращение, он думал о том, что ждало его в будущем, и пытался воспрять духом.
В тишине, на балконе появился Сиприано и глянул вокруг. Он едва не вздрогнул, увидя две фигуры на скамье внизу под олеандром, усыпанным белыми цветами, которые сидели молча, разделенные милями, мирами.
Рамон услышал шаги и поднял глаза.
— Мы идем наверх! — крикнул он, вставая и оглядываясь на Кэт. — Поднимемся? Что будете пить, холодное тепаче или выжмем апельсинового соку? Льда нет.
— Предпочитаю сок с водой, — ответила она.
Он вызвал слугу и отдал распоряжение.
Сиприано был в белых штанах и рубахе, как Рамон. Но его кушак был алым с черным узором, напоминавшим змеиный.
— Я слышал, как вы приехали. Но думал, может, вы уехали обратно, — сказал он; его черные глаза смотрели с явным упреком и странной, робкой тоской варвара, чувствующего растерянность. Потом и с негодованием.