Перо, закон и стеклянный шар
Шрифт:
– Мы вас любим.
– Иди уж... Подхалим, – Педруд вздохнул. – Узнаю что-нибудь к завтрашнему дню. И согласовать еще нужно…
– Не нужно! – всполошился Хальрун. – Вей Далмель проболтается, как пить дать!
– Нельзя без его разрешения, ты же знаешь.
– Так получим! Но потом.
Запавшие глаза Пелруда уставились на подчиненного. Выглядел редактор замученным жизнью и лично Хальруном.
– У нас замешано аж двое видных фабрикантов. Обещаю, опишу все так, как скажет твой дорогой вей Далмель. Только дай мне время разобраться… Так завтра, значит?
– Смеешься ты, что ли? Завтра! Завтра! А сегодня помоги-ка вею Гросверу. Разберите почту, найдите трогательное письмо от читателя и парочку забавных объявлений. Пустим в печать вне очереди.
Редактор снова погрозил Хальруну пальцем и грустно добавил:
– Номер нужно выпустить. Сам виноват!
– Виноват. Уже иду.
Покинув начальника, Хальрун присоединился к Раслефу, который до самого вечера насмешливо поглядывал на молодого коллегу и приговаривал, что не все тому играться. Хальрун отмалчивался. Мыслями он был далеко от сюда.
Наконец, с рутинной работой было покончено.
– Желаю всем хорошо потрудившимся хорошего отдыха! – объявил Хальрун. – Кто как, а я завтра рассчитывая на интересный день. Я собираюсь выспаться.
Тайрик, которому завтра предстояло перепечатывать на бело весь выпуск, завистливо вздохнул.
– Учись, юноша, – посоветовал Ракслеф, тоже готовясь уйти. – Наберешься опыта, станешь как он.
– Конечно, – огрызнулся Тайрик, день которого совсем не задался, – а закончу, как ты.
Хальрун и Ракслеф переглянулись.
– Звереет и бросается на людей, – грустно произнес пожилой газетчик. – Может, из него и получится настоящий журналист.
Хальрун покачал головой.
– Одного раза мало.
– Мало. Но все мы с чего-то начинали.
– Ко мне ты не был таким снисходительным, – сказал Хальрун притворно обиженным тоном.
– Старость и должна быть снисходительной к молодости. Как же иначе?.. Дерзай, юноша!
Тайрик растерянно смотрел им вслед. Попрощаться он забыл.
Глава 4
Фанна Альгель, у которой журналист весь последний год снимал комнату, была сплетницей и болтушкой, но квартирант и хозяйка прекрасно уживались друг с другом. Вдове льстило, что у нее поселился человек небезызвестный, работник газеты, да еще с репутацией. Хальрун в ответ ценил Фанну за доброе отношение, за вкусную еду и за умение быстро узнавать обо всех занятных событиях округа.
– Я подготовила еще с вечера. Ваша сумка, вей Осгерт.
Заплечный мешок лег около ножки стола, за которым Хальрун готовился трудовому дню.
– Спасибо, вея Альгель. Вы чудо, – сказал он, оторвавшись от поедания от сосиски.
Полная женщина с темными короткими кудряшками села напротив. Фанна подперла щеку рукой и так выразительно вздохнула, что Хальрун тут же пообещал:
– Я обязательно все расскажу! Ваши исколотые пальчики это заслужили, но им придется немножечко подождать.
– Как бы предприятие не оказалось опасным. Я этого боюсь… Собралась на кухню? – закричала Фанна, завидев дочь. – Принеси нам вчерашнего пирога!
– Не самое плохое увлечение.
– Я их даже не понимаю! Я про ее книги... Я пробовала читать, но там же полная чушь!
Хальрун с аппетитом продолжал завтракать (он не желал снова оголодать, что бы ни твердили о пользе этого занятия медицинские журналы), а вея Альгель – жаловаться, когда к ним скользнуло бледное, худосочное создание. Рядом с Фанной, жизнелюбивой и румяной женщиной, ее дочь со смешным именем Мадвинна казалась блеклой тенью. К постояльцу она относилась с неприкрытым высокомерием и никогда не здоровалась первой, но Хальрун не обижался. Он редко на кого-либо обижался.
Газетчик встал, сделал последний глоток остывшего кофе, сказал приятное Фанне (вдова захихикала) и ее дочери (сложила губы куриной гузкой). Затем Хальрун засмеялся сам и выскочил в промозглое сизое утро. Работа ждала его. Дел было много…
На западной окраине Бальтауфа Хальрун бывал редко. Ему тут не нравилось, потому что Роксбиль и Сартальф походили друг на друга, словно близнецы. Можно было нарисовать вид любой улицы одного из округов, а затем дать обитателю другого, и (Хальрун был готов спорить на свой почти новый плащ!) даже старожил ошибется и обязательно признает на картинке родные места.
Сам газетчик, знающий Роскбиль, как свои пять пальцев до последнего закоулка, выросший среди его кварталов, научившийся видеть красоту в одинаковых улицах и неугасимую волю к жизни в их обитателях, чувствовал, как кружится голова. Ему казалось, что перспектива искажается и что вокруг все тот же Роскбиль, просто немножко неправильный. Небо (на западе, а не на востоке!) протыкали такие же чадящие трубы, и такой же была запутанная сетка улиц, без единой достопримечательности, и воняло в Сартальфе совсем, как дома. Разве что по мере приближения к фабрике Лакселей запах становился более густым и резким.
Хальрун был одет как рабочий в безразмерный темный бушлат с поднятым воротником, свободные штаны и высокие сапоги. Газетчик низко натянул на лоб козырек, шел уверенно, ни быстро, ни медленно и глядел прямо перед собой. Смена на предприятиях давно началась, но одинокий работяга никому не мозолил глаза. Зная все повадки фабричных людей, Хальрун без происшествий добрался до нужного места.
Клепаные створки главного входа держались на двух конусовидных столбах, а сверху ворота украшали большие буквы, под которыми должен проходить всякий, желающий попасть внутрь. «Семейная фабрика Лакселей. Лаки, растворители, колеры», – прочел Хальрун. Газетчик немного подумал, а затем, посвистывая себе под нос, направился вдоль ограды. Чтобы выглядеть еще более беззаботным, он засунул руки в карманы брюк, но при этом не забывал внимательно изучать окружение. Стена, защищающая владения Лакселей от любопытных глаз, а также загребущих рук, охочих до чужого добра, выглядела высокой и надежной... Когда-то. Пелруд не соврал, рассказывая о непростых временах, наступивших для фабрики Лакселя.