Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)

Скотт Вальтер

«поединок», – сказал Рэморни, – как я тотчас же принял бы

вызов. Но в настоящее время я не в состоянии держать

копье.

– С твоего дозволения, сэр Джон, я этому рад…

Меньше будет кровопролития, – сказал король. – Итак, ты

должен привести всех своих слуг, какие числятся в домо-

вой книге твоего дворецкого, в собор святого Иоанна,

чтобы они в присутствии всех, кого это касается, могли

очиститься от обвинения. Прими меры, чтобы

каждый из

них явился в собор к часу обедни, иначе на твою честь

ляжет несмываемое пятно.

– Они явятся все до одного, – сказал сэр Джон Рэморни.

Низко поклонившись королю, он подошел к молодому

герцогу Ротсею и, изогнувшись в почтительном поклоне,

заговорил так, чтобы слышал он один:

– Великодушно обошлись вы со мною, милорд! Одно

слово из ваших уст положило бы конец этой передряге, но

вы отказались произнести это слово…

– Клянусь, – прошептал принц, – я сказал все, что было

можно сказать, не слишком погрешив против правды и

совести. Не ожидал же ты, что ради тебя я стану лгать… И в

конце концов, Джон, в смутных воспоминаниях этой ночи

мне как будто видится немой мясник с короткой секирой в

руке – разве не похоже, что такой человек мог исполнить ту

ночную работу?.. Ага! Я вас поддел, сэр рыцарь!

Рэморни не ответил, но отвернулся так стремительно,

как если бы кто-либо вдруг задел его раненую руку, и на-

правился с графом Крофордом к себе домой. И хотя

меньше всего он был склонен в тот час к пированию, ему

пришлось предложить графу блистательную трапезу – хотя

бы в знак признательности за поддержку, какую оказал ему

юный вельможа.

ГЛАВА XXII

Он с толком зелья составлял:

Врачуя, многих убивал… Данбар*

Трапеза затянулась, превратившись в пытку для хо-

зяина, и когда наконец Крофорд сел в седло, чтобы от-

правиться в далекий замок Даплин, где он гостил в те дни,

Рэморни удалился в свою спальню, истерзанный телесной

болью и душевной мукой. Здесь он застал Хенбейна

Двайнинга, который волею злой судьбы один лишь и мог

принести ему утешение в том и другом. Лекарь с напуск-

ным подобострастием выразил надежду, что видит своего

высокого пациента веселым и счастливым.

– Веселым, как бешеная собака, – сказал Рэморни, – и

счастливым, как тот бедняга, который был укушен псом и

уже начинает ощущать в себе первые признаки бешенства.

Этот Крофорд, бессовестный юнец, видел, как

я мучаюсь, и

ничуть не пожалел меня… Что? Быть к нему справедли-

вым? Вот уж поистине! Захоти я быть справедливым к

нему и ко всему человечеству, я должен бы вышвырнуть

юного графа в окно и на этом прервать его карьеру. Потому

что если Линдсей вырастет тем, чем обещает стать, его

успех явится источником бедствий для всей Шотландии, а

для долины Тэя в особенности… Ты осторожней снимай

повязку, лекарь: незаживший обрубок так и горит, коснись

его муха крылом – для меня это что кинжал!

– Не бойтесь, мой благородный покровитель, – усмех-

нулся лекарь, тщетно стараясь притворным сочувствием

прикрыть свое злорадство. – Мы приложим новый бальзам

и – хе-хе-хе! – облегчим вашему рыцарскому благородию

зуд, который вы так стойко переносите.

– Стойко, подлец! – сказал Рэморни с гримасой боли. –

Я его переношу, как переносил бы палящие огни чисти-

лища… Кость у меня как раскаленное железо! Твоя жирная

мазь зашипит, если капнуть ею на рану… Но это декабрь-

ский лед по сравнению с той лихорадкой, в которой кипят

мои мысли.

– Мы попробуем сперва успокоить мазями телесную

боль, мой благородный покровитель, – сказал Двайнинг, – а

потом, с разрешения вашей чести, покорный ваш слуга

попытается применить свое искусство к врачеванию воз-

мущенного духа… Впрочем, душевная боль должна до

некоторой степени зависеть от воспаления в ране, когда

мне удастся смягчить телесные муки, я надеюсь, волнение

мыслей уляжется само собой.

– Хенбейн Двайнинг! – сказал пациент, почувствовав,

что боль в ране утихла. – Ты драгоценный, ты неоценимый

лекарь, но есть вещи, которые вне твоей власти. Ты мог

заглушить телесную боль, сводившую меня с ума, но не

научишь ты меня сносить презрение мальчишки, которого

я взрастил! Которого я любил, Двайнинг, – потому что я и

впрямь любил его, горячо любил! Худшим из дурных моих

дел было потакание его порокам, а он поскупился на слово,

когда единое слово из его уст сняло бы всю тяжесть с моих

плеч! И он еще улыбался – да, я видел на его лице улыбку,

когда этот ничтожный мэр, собрат и покровитель жалких

горожан, бросил мне вызов, а он ведь знал, бессердечный

принц, что я не способен держать оружие… Я не забуду

этого и не прощу – скорее ты сам начнешь проповедовать

прощение обид! А тут еще тревога о том, что назначено на