Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)

Скотт Вальтер

делая вид, что не различает лесенку, по которой ему над-

лежало подняться на верхний этаж дома скорби.

– Это же только достойный мастер Хенбейн Двайнинг,

– отозвалась одна из сивилл.

– Мастер Двайнинг? – более спокойно подхватила та,

которая заговорила первой. – Наш верный помощник в

нужде? Тогда, конечно, то была капля бальзама.

– Нет, – сказала другая, – это все-таки могла быть и

кровь, потому что лекарю, когда нашли труп, власти

при-

казали поковыряться в ране инструментами, а откуда бед-

ному мертвому телу знать, что это делалось с добрыми

намерениями?

– Верно, соседушка, верно! Бедный кум Оливер и при

жизни частенько принимал друзей за врагов, так уж нечего

думать, что он теперь поумнел.

Больше Двайнинг ничего не расслышал, потому что его

втащили по лестнице в горенку вроде чердака, где Магда-

лен сидела на своем вдовьем ложе, прижимая к груди

младенца. У крошки уже почернело личико, и он, задыха-

ясь, выдавливал из себя похожие на карканье звуки, по

которым и получила в народе свое название эта болезнь.

Казалось, недолгая жизнь младенца вот-вот оборвется.

Возле кровати сидел монах-доминиканец со вторым ре-

бенком на руках и время от времени произносил слова

духовного утешения или ронял замечания о болезни.

Лекарь бросил на монаха беглый взгляд, полный того

невыразимого презрения, какое питает человек науки к

знахарю. Его собственная помощь оказалась мгновенной и

действенной. Он выхватил младенца из рук отчаявшейся

матери, размотал ему шею и отворил вену, из которой

обильно полилась кровь, что немедленно принесло облег-

чение больному крошке. Все угрожающие симптомы бы-

стро исчезли, и Двайнинг, перевязав вену, снова положил

младенца на колени полуобезумевшей матери.

Горе несчастной по утраченному супругу, отступившее

было перед смертельной опасностью, угрожавшей ребенку,

теперь нахлынуло на Магдален с новой силой, как река в

половодье, когда она вдруг сокрушит плотину, прегра-

дившую на время ее поток.

– Ах, мой ученый господин, – сказала она, – перед вами

бедная женщина, которую вы знавали раньше богатой…

Но тот, кто вернул мне мое дитя, не оставит этот дом с

пустыми руками. Великодушный, добрый мастер Двай-

нинг, примите эти его четки… они черного дерева и отде-

ланы серебром… Он любил, чтобы вещи были у него кра-

сивые, как у джентльмена. Ну, он больше всякого другого,

равного ему по состоянию, был похож в своих обычаях на

джентльмена, оттого и погиб как джентльмен.

С этими словами в немом порыве скорби она прило-

жила

к груди и губам четки своего покойного мужа и снова

стала настойчиво совать их в руки – Двайнингу.

– Возьмите, – сказала она, – возьмите из любви к тому,

кто сам искренне вас любил. Ах, он, бывало, говаривал:

«Если кто может оттащить человека от края могилы, так

только мастер Двайнинг…» И вот его родное дитя воз-

вращено к жизни в этот божий день, а он лежит непод-

вижный и окоченевший и не знает ни здоровья, ни болез-

ни!. Ох, горе мне, горе!. Но возьмите же четки и вспоми-

найте о его чистой душе, когда станете перебирать их, он

скорей освободится из чистилища, если добрые люди будут

молиться за спасение его души.

– Убери свои четки, кума, я не умею показывать фо-

кусы, не знаю никаких знахарских ухищрений, – сказал

лекарь: растроганный сильнее, чем сам ожидал при чер-

ствой своей натуре, он упирался, не желая принять жуткий

дар. Но последние его слова задели монаха, о чьем присут-

ствии он забыл, когда произносил их.

– Это что же, господин лекарь? – сказал доминиканец. –

Молитву по усопшему вы приравниваете к скоморошьим

фокусам? Слыхал я, будто Чосер, английский стихотворец,

говорит о вас, лекарях, что вы хоть и ученые, да не по

святому писанию*. Наша матерь церковь долго дремала, но

глаза ее ныне раскрылись, и она начинает различать, где ее

друзья, а где враги. Я верно вам говорю…

– Что вы, досточтимый отец! – перебил Двайнинг. – Вы

же не дали мне договорить! Я сказал, что не умею творить

чудеса, и собирался добавить, что церковь, конечно, могла

бы сотворить непостижимое, а потому богатые четки сле-

дует передать в ваши руки, ибо вы, перебирая их, прине-

сете больше пользы душе усопшего.

Он набросил четки на руку доминиканца и выбрался за

порог дома скорби.

«Удивительно, что меня привели сюда – и в этот час! –

сказал он про себя, когда вышел на улицу. – Я не больно-то

верю в такие вещи… а все же, хоть это и пустая блажь, я

рад, что спас жизнь младенца, висевшую на волоске… Но

пойду-ка я поскорей к другу Смазеруэллу, он мне, конечно,

понадобится в деле с Бонтроном. Вот и выйдет, что я в этом

случае спас две жизни, а сгубил только одну».

ГЛАВА XXIII

То кровь его, а не бальзам*,

Он кровью умащен …