Первая скрипка для злого доктора
Шрифт:
Антон тоже успевает забежать ко мне, буквально на секунду перед самым концертом. Жарко целует, прижав к себе.
– Как я тебя люблю, моя скрипачка! – горячо шепчет мне на ухо и тут же отстраняется. – Я буду смотреть на сцену сбоку. Не хочу садиться в центр со всеми нашими шишками.
– Хорошо, – пытаюсь отдышаться после поцелуя и поправляю причёску, хотя с ней и так всё в порядке.
Оркестр привычно выстраивается неподалёку от выхода на сцену. Правда, не слышно обычных разговоров вполголоса, шуток балагура Толика. А я, пройдя вперёд, останавливаюсь, глядя на Павла Петровича.
Наш дирижёр
Мне вдруг становится видно, насколько он стар. Опущенные плечи, выцветшие глаза, которые сейчас словно смотрят на что-то, невидимое всем остальным. А ещё… ещё нет той энергии, которая всегда отличала его перед выступлениями.
Их бесконечное противостояние с Иосифом Давидовичем давало ему силы, понимаю я вдруг. Это как тот хороший враг, который лучше плохого друга…
И, сама ещё не понимая, что собираюсь сказать, делаю шаг вперёд.
– Павел Петрович! – мой голос звучит непривычно звонко в повисшей тишине.
– Ты куда?! – шипит одна из моих коллег, ловя меня за локоть, но я не останавливаюсь.
– Павел Петрович, я всё-таки считаю, что те штрихи в четвертом такте второй части нужно играть не пунктиром, а отрывисто!
– Что?! – растерянно поднимает на меня глаза дирижёр.
– Вы же помните тот спорный момент, – продолжаю упорно. – Мне кажется, отрывистый штрих даст нужный акцент!
– Нужный…. акцент... О, господи! – Пал Петрович словно по мановению своей же дирижёрской палочки распрямляет плечи, глаза начинают блестеть. – Вырастил себе замену! Воспитал на мою голову! Морозова!
– Да, Павел Петрович, – широко улыбаюсь мужчине, и тот словно стряхивает с себя заторможенное состояние, слегка улыбаясь в ответ, а затем обводит оркестр строгим взглядом.
– Никаких изменений в партитуре! – потрясает кулаком с зажатой в нём дирижёрской палочкой. – Лично каждого придушу после концерта, если выкинете мне что-нибудь!
Коллеги нестройно, но воодушевлённо шумят в ответ.
Никогда ещё эти пожелания не встречались нами с таким энтузиазмом.
* * *
Солнце, ещё стоявшее над озером, освещало площадь, над которой витал гул предвкушения – гул голосов, зрителей, пришедших на открытие фестиваля.
Это предвкушение было почти осязаемым.
Кто-то ждал музыку.
Кто-то – надеялся на то, что произойдёт что-нибудь любопытное.
Кто-то хотел посмотреть на тех, о ком в последние пару дней не смолкали сплетни.
Не было только равнодушных.
Город ждал, глядя, как молча проходят и рассаживаются по своим местам оркестранты. Один из стульев, впереди, рядом с дирижёрским пультом, оставался незанятым.
Рокот голосов, не смолкавших над площадью, чуть усилился – те, кто не знал, в чём дело, спрашивали у тех, кто был в курсе, и получали объяснения – и новую порцию сплетен.
Больше всего взглядов было устремлено
Или не из-за этого?..
Молодой мужчина в костюме и накинутом сверху медицинском халате, стоявший сбоку, рядом с первыми рядами зрителей, тоже не отрывал взгляда от скрипачки. Хмурился, переступая с ноги на ногу, и сжимал челюсти, то и дело искоса поглядывая на сидевших неподалёку людей, среди которых был мэр, директор завода и ещё кто-то – разумеется, не все знали в лицо семьи первых людей города.
Дирижёр, поднявшийся на сцену через минуту, под аплодисменты проследовал к своему месту. Посмотрел на пустой стул, перевёл прищуренный взгляд на скрипачку, но та только упрямо поджала губы.
А затем встала, сделав шаг вперёд, всем знакомым жестом положила скрипку между плечом и шеей, прижав её подбородком и показывая, что готова.
В этот момент врач, словно сообразив что-то, торопливо достал из кармана мобильный и, отойдя чуть в сторону, чтобы не мешать зрителям, набрал номер. Те, кто стоял с ним рядом, услышали:
– Откройте окно, Анна Павловна!
Начавшая литься музыка заглушила его слова, и мужчина торопливо отключился, снова найдя глазами девушку.
Это произведение знали практически все. Во всяком случае, в этом городе. Конечно, были и такие, кто не слушал классическую музыку – и кто их может за это упрекнуть? Но все, кто находился на площади, сразу узнали мотив. Он был чем-то, словно рождённым здесь – и даже тот, кто не сказал бы название произведения, почти наверняка смог бы его напеть.
И когда тонкой струной в оркестр вплелось соло скрипки – мелодия, рождавшаяся под пальцами молодой скрипачки, понеслась вверх и ввысь, ширясь и наполняя пространство – город замер, вслушиваясь.
Потому что в этой мелодии было всё.
Вся боль и счастье, весь смех и слёзы…
Рождение и смерть. Радость и печаль.
Всё то, что дано передать только музыке – и человеку, из-под рук которого эта музыка начинает звучать.
Замершие на площади зрители не дыша внимали волшебству, нежданно-негаданно заглянувшему в душу каждому.
Если бы сейчас кому-то пришло в голову посмотреть на молодого врача, не отрывавшего взгляда от девушки на сцене, он бы поразился тому, что увидел на его лице. Потому что такую не прикрытую ничем любовь сложно встретить и увидеть в реальной жизни. Мужчина смотрел так, словно никто и ничто в этой жизни не способно сдвинуть его с этого места.… И когда моргнул – кажется, даже не заметил влажной дорожки, пролёгшей по щеке.