Первомай
Шрифт:
— Я тебе сейчас расскажу откуда, — довольно спокойно ответил старлей. — Седьмого марта ты подслушал разговор. Какие-то ухари подняли бабки якобы за похищенную девку. Так?
— Ну, это тебе известно, — пожал я плечами. — Да, так.
— Деньги лежали в портфеле. Не в дипломате, а в кожаном портфеле. Сколько, кстати?
— Понятия не имею.
Я действительно не знал, не пересчитывал. Полмиллиона, как минимум.
— Именно в том портфеле, который я видел у тебя в руках. Так?
— Нет не так. С хера ли?
— Ты увёл этот портфель у тех ухарей. У Толоконникова, Прудко и у ещё одного, с русыми волосами. Так?
— Полная хрень! — помотал я головой.
— Но не рассчитал и спалился. Они тебя заметили и отправились в погоню. И уже почти догнали, но тут ты увидел меня. Подскочил и наболтал всякой пурги. Я погнался за ними, но они ушли.
— Это характеризует тебя достаточно однозначно, — усмехнулся я.
— После этого, — продолжал Зубатый, проигнорировав мою реплику, — ты обрадовался, что всё прокатило и на радостях стал швырять деньгами. Три сотенных подарил бичу. Да?
— Кто сказал?
— Ты сам.
— Ерунда, я не говорил. Да и бичу твоему… Что я ему дал-то?
— Действительно, — осклабился старлей. — Подумаешь, три сотни. Чё бы бичу не подкинуть? Дело-то житейское.
— И что, все выводы на показаниях бича строятся? Да он тебя от крокодила Гены не отличит.
— Ну, а если ты не давал ему денег, зачем плёл про Богданова и про служебное расследование? Не объяснишь?
— Просто прикололся, какая проблема? Или просто хотел от тебя отделаться. Тут и предъявить-то нечего. Ты мент, над тобой поржать достойное дело. И что дальше?
— Дальше? — спокойно спросил Зубатый и размял шею, покрутив головой.
Раздался негромкий хруст.
— А дальше, — усмехнулся он, — то, что позавчера были найдены тела Толоконникова и Прудко со следами насильственной смерти. И не просто насильственной, а очень насильственной. Мучительной даже.
— Уверен, таких мудаков очень многие хотели бы на тот свет отправить.
— Пытали их. То есть ты их кинул, подрезал бабки, а их за это жизни лишили. Так что сам видишь, жопой крутить смысла нет. Всё и так ясно и понятно. Говори, где деньги.
— Это всё твои измышления, старлей, — пожал я плечами. — Причём, не очень умные. Причинно-следственные связи у тебя бракованные.
— Говорят, тебе Сапфировские по башке настучали и память отшибли. Может, ты и про деньги забыл?
— Чего только люди не наговорят, — кивнул я, не глядя на него. — Будешь всем верить, дураком станешь.
— А может, тебе помочь освежить память? — ласково улыбнулся Зубатый, представляя, должно быть, как Керн работает над этим самым освежением.
— Керн, — резко вскрикнул Голод, подтверждая мою догадку. — Поработай здесь.
— Голод! — опять завёл старую пластинку бульдог. — Ну, почему у меня-то?
— Мусорок, выходи, — бросил
Старлей широко мне улыбнулся и пошёл на выход. Голод с бульдогом уже выходили из гаража.
— Я, наверное, тоже пойду, — поднялся я, но тут же сел обратно.
Не сел, а рухнул, пропустив короткий, но мощный удар в дыхалку. Бах! Живот обожгло огнём и стало нечем дышать. Я, как рыба, хватал ртом воздух, задыхался и лил слёзы из глаз. Ах ты ж козлина!
Он не обращал на меня никакого внимания и молча возился с рыболовной брезентовой сумкой, смотанной в рулон. Никаких вопросов, никакого внимания, просто делал свою работу.
Когда я заметил крючки, лезвия и пилы, распиханные по простроченным узким кармашкам, по спине пробежал холодок. Я такое только в кино видел и то, только тогда, когда ещё посматривал ужасники.
В общем, способность дышать начала возвращаться, а холод, бегущий по спине, никуда не делся. Я не спешил показать, что оклемался и всё ещё походил на вытащенную на сушу рыбу.
А Керн, разложив на бетонном полу свои аксессуары, принялся за меня. Он опустился передо мной на корточки и начал закатывать штанину на левой брючине. Закатал, дёрнул за шнурки и взяв за задник, начал стаскивать ботинок. Что он собирался делать, я не представлял. Наверное, что-то пилить или резать.
От подобной мысли я поморщился и вышло это вполне уместно. Впрочем, на меня мой палач по-прежнему не обращал ровно никакого внимания. А я, пользуясь таким подарком, продолжал обнимать себя за живот, вытягивая из-под часового ремешка отвёртку. И, когда Керн, освободив от одежды и обуви мою левую ногу, взялся ещё и за правую, я уже полностью пришёл в себя.
Шанс был единственным и им нужно было срочно воспользоваться. Другой возможности могло не представиться. Да и не известно, оставит ли этот хрен мне хоть какие-то силы для того, чтобы…
Я зажал плоскую рукоятку в руке, чуть подался вперёд, замер и приготовился бить при первом же удобном случае. Такую гору мышц пробить было очень трудно. Тем более, плохенькой старой отвёрткой. Поэтому, улучив возможность, когда Керн стаскивал с меня левый ботинок и наклонился в сторону, сосредоточившись на моих конечностях, я резко взмахнул рукой и с силой опустили её на шею Керну.
Я вложил в удар всю силу. Палача мне было не жаль. Он был уркой, а урок я не жаловал. Я их ненавидел. И сейчас в этот удар вкладывал всю ненависть, злость и гнев. Я мстил ему и всем его дружкам и подельничкам за своё украденное счастье, за детдом, за жестокость и за смерть родителей.
Я вогнал старый ржавый кусок железа прямиком в основание шеи, прямёхонько под ключицу. Керн дёрнулся и зарычал, а потом не выдержал и заорал во всю глотку.
Кричи, дорогой, кричи! За воротами гаража должно быть думали, что это ору я.