Первозимок
Шрифт:
– Потому ты драться полез?..
– неожиданно спросил Симка.
– Не потому... Ты сам задирал...
– оправдывался Женька.
– Я даже не с тобой говорил. А ты полез в бутылку!
– Ну, может, и полез...
– согласился Женька, чувствуя, что еще одно-два неверных слова - и рухнет его последняя надежда.
– Не может, а точно полез, - возразил Симка.
– Ну, пусть точно.
– Что это у тебя за штука?
– спросил Сиракуз, ткнув пальцем в клеенку.
– А... продавать носил. Чепуха одна. Никто
– Женька помедлил.
– Послушай, Сиракуз... Ну, что хочешь с меня! Сколько хочешь! Продай мне муки немного?.. А?
– Муки?!
– удивился Симка.
– Почему муки? Может, хлеба?..
– Да нет, - перебил его Женька, - только муки!
Симка задумался, разглядывая его.
– Что хочешь с меня возьмешь!
– повторил Женька.
Тот усмехнулся:
– А что с тебя взять?
– Ну...
– Женька растерялся.
– А если я тебе затрещину сейчас влеплю?
– деловито спросил Симка.
– Лепи, - согласился Женька.
– А ты дух не испустишь? Ведь как скелет теперь.
– Будешь скелетом, когда жрать нечего...
Симка помедлил.
– Сколько тебе муки надо?
– Килограмм.
– А это сколько?
– Ну... вот столько!
– Женька соединил ладони в пригоршню, потом чуть-чуть раздвинул их.
Симка хохотнул.
– Ты говори точнее! Столько или столько?!
– Он повторил Женькины движения.
– Больше можно, а меньше нет, - сказал Женька.
– Ладно. Муку я тебе дам...
– медленно, с расстановкой, проговорил. Симка.
– И чем я тебе заплатить должен?
– догадался спросить Женька.
– Платить мне не надо. А вот затрещину, что ты мне дал тогда, верни.
– Как - вернуть?..
– А я тебе в зубы дам.
– Ладно...
– Женька вытащил из-за куртки творение первопечатника и, прислонив его к плетню, поставил на землю.
– Бей...
– Он стиснул зубы.
Симка плюнул в ладони, медленно потер их одна о другую... И когда размахнулся, усмешка его была такой злобной, какой Женька еще никогда у него не видел: будто всю жизнь Сиракуз ждал этой минуты.
И наверное, потому Женька невольно пригнулся во время удара - кулак лишь скользнул по его волосам, а Сиракуз чуть не упал.
– Не выдержал, - признался Женька и, боясь, что Сиракуз раздумает и тогда не видать ему заветной муки, немножко польстил: - Уж сильно ты размахнулся... Давай еще. Сейчас выдержу. Только лучше бы ты принес сначала, чтобы все честно... А тогда - бей!
Сиракуз подозрительно оглядел его.
– Ладно. Честно, так честно, подожди...
Он зашагал к дому. От калитки оглянулся, показал рукой: мол, спрячься...
И опять его долго не было. Уже стемнело, когда Женька уловил осторожные шаги.
– На...
– Симка сунул ему кулек. И остановил Женьку, когда тот, бережно пристроив кулек рядом с клеенчатым свертком, поднялся,
– Сейчас не буду бить: охота пропала... Да и батька может выскочить... Давай ты будешь у меня в долгу: где встречу, когда захочу - тогда и врежу?
– И добавил: - А мука первый сорт.
Женька опять стиснул зубы.
– Ладно. Где хочешь - там и врежешь...
Дорогой он успокоился, даже повеселел. Черт с ним, с Сиракузом, - пусть бьет: один раз ведь...
Дома аккуратно простирал и высушил тряпку, в которой была мука вчерашнего гостя, пересыпал в нее свою. Та не вместилась. Перевязав тряпку злосчастной леской, положил узелок на полочку, где он лежал раньше.
Из оставшейся муки сварил себе болтушку, наелся.
Потом вынес помойное ведро, принес ведро чистой воды, повалился на топчан и, закусив губы, горько заплакал.
– Сегодня из дому никуда не отлучайся, - предупредила мать в субботу.
– Так надо, Женя. И не спрашивай меня ни о чем. Ладно?
А Женька и не думал спрашивать ни о чем, потому что все знал. Но не мог признаться в этом матери.
Понимая, что мать сказала ему не все, он выжидающе смотрел на нее. Боялся только, чтобы его не выдали - такие же серые, как у матери, и, по ее утверждению, «предательски выразительные» - глаза.
На этот раз она ничего не заметила в них.
– Сейчас я буду печь оладьи, немного пирожков... Достала капусты, масла чуток. А муку нам принесли... Тоже не спрашивай зачем. Перекусишь - и ложись, будто устал. Сделай вид, что спишь, но не спи!
– предупредила мать.
– Так надо. Будет один неприятный гость, но мне придется делать вид, что я почти рада ему. А пока иди погуляй немножко...
Женька зря времени не тратил, прогуливаясь. Разыскал на пустыре, где когда-то была свалка, большой гаечный ключ, отдраил его кирпичом от ржавчины, протер до блеска и - сначала в правой руке, потом в левой - прикинул: оружие было весомым...
Мать наблюдала за ним, пока он ел, немножко удивленная: мука, что им принесли, оказалась самого высшего сорта, какая уже давно и не снилась, пироги удались на славу, а Женька ел без аппетита.
Потом, заметив, что она встревоженно прислушивается к шагам на улице, он подошел к своему топчану и забрался под одеяло, не раздеваясь, прихватив с собой гаечный ключ.
Мать смотрела, смотрела на него и тихо заплакала.
– Чего ты, мам?
– спросил Женька.
– Ничего! Все хорошо!
– Она утерла глаза и посмотрелась в круглое зеркальце: нельзя было встречать «гостя» заплаканной...
Полицай Макар появился, когда уже начинало темнеть и мать зажгла семилинейку с остатками бережно хранимого керосина.
Женька лежал спиной к двери и не видел гостя, но по его шагам, по его голосу легко угадывал, что происходит.
Присутствие Женьки явно не обрадовало полицая.