Первые шаги
Шрифт:
«Ого! Калечка, кажется, понесла поражение, — подумал Сидор Карпович, издали незаметно наблюдавший за женой. — Теперь она пойдет в атаку на Дашино счастье. А ведь Сергей-то вовсе не дурак, живо приспособился к обстоятельствам», — Савин почувствовал уважение к разгуляевскому зятю.
За ужин сели часа в два, и не все, а только наиболее уважаемые гости. Крепкие вина скоро развязали языки, исчезло смущение перед важным гостем. Начался оживленный разговор о последних событиях в городе.
— Господа! Я хочу предложить тост за здоровье его высокопревосходительства
Все смолкли. Изощряясь в тонкой лести, Савин превозносил прозорливость своего гостя, не отступившего перед крайними мерами, чтобы унять бунтовщиков и тем самым создать условия для процветания и благоденствия всех благомыслящих людей города. Закончил он свой тост возгласом «ура». Гости подхватили.
Когда бокалы были выпиты и водворилось спокойствие, губернатор важно изрек:
— Я надеюсь, господа, что на этот раз бунтовщики окончательно усмирены, не будут мешать процветанию торговли и промышленности в городе и крае…
Ужин длился почти до утра. Губернатор оценил по достоинству любезность хозяев и качество вин.
Жестокие репрессии не испугали железнодорожников, а озлобили, вызвали страстное желание усилить борьбу. Получилось обратное тому, на что рассчитывал губернатор, уже отбывший в Омск.
Еще с середины прошлого года в Петропавловске существовала боевая дружина, в которой состояли рабочие, главным образом из депо. После репрессий количество членов дружины удвоилось за счет городских рабочих и учащейся молодежи. Не хватало оружия.
— Будем у нас делать бомбы, — предложил литейщик Котлицын.
Он сам отливал корпуса, а токарь Рогожин точил крышки. Заряжали самодельные бомбы слесари, они же выносили и готовые из депо — в корзиночках для продуктов. Наладившееся было производство сорвалось из-за непредвиденного несчастного случая. У одного из слесарей бомба нечаянно взорвалась в инструментальном ящике. Особых последствий это не имело. Пока администрация вызвала полицию, рабочие уничтожили все следы, но обыски продолжались еще долго, и от производства бомб в депо пришлось отказаться.
— Мы этих дурней отучим лазить по ящикам, — сказал Котлицын. — Приносите, ребята, картошку покрупнее. Испечь можно у литейщиков, будут им горячие бомбы.
Рабочие долго хохотали над затеей и действительно не раз ловили полицейских на такой немудрый трюк.
Положив горячую картошку в инструментальный ящик, хозяин громко кричал:
— Ой, никак бомба!
Полицейский, дежуривший у входа, кидался на крик, не разобравшись, хватал горячую картошку и тут же ронял ее на пол. Рабочие, изображая крайнюю степень испуга, кидались к выходу с криком:
— Сейчас взорвется!
После нескольких таких комедий посты сняли. Но против дальнейшего производства бомб в депо решительно возражал Ружин. Как раз в это время рабочие выследили провокатора, подсунутого с вновь принятыми на
Рябой, нескладный парень, видно, еще не имел опыта и уже на второй день в темном уголке принялся нашептывать полицейскому. Его выжили немедленно: накинув мешок на голову, вывезли на тачке и выкинули в помойку, как Никулыча. Больше он в депо не явился.
— Поймите, товарищи, этого дурака, может быть, нарочно послали на провал, чтобы вы больше не опасались, а настоящий провокатор, возможно, остался в каком-нибудь цехе, — говорил Максим на заседании комитета, когда Котлицын предложил снова делать бомбы. — Надо беречь кадры, чтобы не ослаблять революционную работу, это сейчас главное.
С ним согласились. Решили другое: возобновить в Кривозерном печатание прокламаций и листовок, там есть свои люди — высланные слесари.
— Революционное движение временно пошло на спад. Но здесь, в нашей глуши… Как бы вам объяснить… — Ружин помолчал, задумавшись. — Вот, скажем, так: когда на море бушует буря, — заговорил он медленно, словно подыскивая слова, — то всегда затихает сначала в центре шторма, а по краям еще долго колышутся мелкие волны. Так и у нас еще ощущаются отзвуки революционного подъема, как запоздалое волнение в отдаленных краях моря. Понимаете?
Котлицын утвердительно кивнул.
— Число сочувствующих нам растет, и мы должны это использовать, чтобы ко времени нового подъема не отстать, вовремя включиться, — продолжал уже уверенно Ружин. — Нужно расширять разъяснительную работу и в первую очередь найти дорогу к солдатам Петропавловского гарнизона — ведь целый полк! В Тюмени вон, сообщает Хатиз, среди солдат пропаганда поставлена хорошо…
Недели через две из села привезли в мешках с картошкой первые листовки, отпечатанные на гектографе. «Картошку» купили Потапова с Мухиной, а распространяли и реалисты и гимназистки.
Среди листовок была одна, содержащая обращение к солдатам:
«Товарищи солдаты! Царь и его правительство, издав амнистию, обманули народ и вас. В этой амнистии говорилось, что они дали свободу слова, печати и т. д. Где эти обещания? За что вы воевали на фронтах, оставили своих братьев убитыми, искалеченными? Тысячи вдов, сирот — вот вам результат войны, „свободы“.
Не забывайте прошлое, товарищи солдаты, будьте наготове, крепко держите в руках винтовки и больше не доверяйте царю, генералам, офицерам.
Скоро наступит время — и сам народ пойдет вместе с вами в бой против всех обманщиков, царя и его правительства.
Подпольный комитет РСДРП(б)»
Распространить листовки среди солдат Петропавловского гарнизона взял на себя брат Хатиза — Карим.
— У меня там есть дружок, — пояснил он Ружину. — Серьезный паренек давно зарекомендовал себя дисциплинированностью и ловкостью.
Этой зимой самым тяжелым ударом для подпольщиков явилось убийство члена партии учительницы Раисы Бенцон.