Первые шаги
Шрифт:
— Мала куча! — шумели они.
Володя вырвался пунцовый, с растрепанными волосами.
— Хватит баловаться! Берите инструменты, будем репетировать, — строго предложил он. — Сегодня исполним со сцены обычный репертуар и вставим кусочек.
— Увидите, с каким успехом пройдет ваше выступление, — ободрил Валериан, прощаясь, и быстрыми шагами пошел к виднеющимся домикам железнодорожного поселка.
…Вечером в саду шло гулянье. Оркестр играл на маленькой открытой сцене в виде раковины, охваченной сверху полукуполом.
Сначала он исполнял марши, танцевальную
Теперь к оркестру бежали все. Скоро перед маленькой сценой стояло несколько сот человек.
После перехода оркестр исполнил отрывок из «Марсельезы» и оборвал игру.
Раздались аплодисменты, крики: «Браво! Бис!..» К сцене спешил, пробираясь через толпу, пристав, но его, будто невзначай, отталкивали все дальше и дальше, а со сцены уже неслись звуки вальса «На сопках Маньчжурии». Пристав, махнув рукой, пошел к «горке», в которой помещался кабачок…
Шестого июня газета «Степная жизнь» напечатала статью, полную сарказма по адресу царского правительства, разогнавшего третьего июня Государственную думу и арестовавшего всю социалистическую фракцию, в том числе и представителя Акмолинской области.
«Что скажут теперь господа октябристы, утверждавшие, что Россия по мановению царя стала страной свободы, приравнивавшие думу к палатам парламента? Где же сословное управление, когда единственный представитель нашей области, защитник наших интересов, по воле царского правительства сидит за тюремной решеткой?» — грозно спрашивал неизвестный автор.
Плюхин помчался в редакцию, собираясь немедленно конфисковать крамольный номер, но весь тираж уже разошелся. Газету закрыли в тот же день.
Статью о третьеиюньском перевороте читали все. Не только рабочие, но и либерально настроенная интеллигенция и часть купечества, из мелких, горячо возмущались тем, что царь сам нарушил свое слово и арестовал депутатов.
Калерия Владимировна Савина язвительно сказала своему поклоннику, октябристу Коломейцеву:
— Надеюсь, Виктор Михайлович, вы не будете возражать против того, что от октябрьского манифеста сейчас и следа не осталось?
Коломейцев молча потупился и беспомощно развел руками, предоставляя каждому понимать этот жест по-своему: директору реального училища нельзя рисковать, играя в либерализм, у него нет савинских миллионов.
…К монастырскому кладбищу рабочие со станции и городских предприятий начали стекаться сразу же после гудка. Члены комитета подпольной организации, подходя по одному, собрались, когда было не менее тысячи человек.
Валериан Касаткин пришел вместе со Степанычем. Они подошли к группе, в которой стоял Вавилов. Взглянув на Касаткина, тот с огромным трудом скрыл свое изумление.
«Опять Ястребов! Да ведь его же сослали в Каинск, — думал он. — Бежал, значит, и скрывается в Петропавловске. У кого же он ночует? Вот бы кого прихлопнуть! Но как выследить?»
После долгого размышления провокатор решил не показывать
Первым, как ожидал Константин, выступил студент. Он начал с сообщения об аресте представителя области, затем перешел к убийству Раисы Бенцон, бессмысленным арестам, ссылке участников забастовки.
— …Издыхающий зверь кидается особенно яростно. Реакция свирепствует, товарищи, но мы противопоставим слепому бешенству стойкость, выдержку, организованность. И мы победим! Победа близка, мы это знаем, и никакой разгул реакции нас не испугает. На место каждого выбывшего бойца пусть станут десятки, сотни новых борцов за свободу. Рабочий класс должен сплотить вокруг себя всех тружеников, и тогда придет час гибели угнетателей, час нашей победы! — с подъемом, горячо закончил он.
Вавилов, внимательно слушавший выступление, переводил взгляд с одной группы рабочих на другую и всюду видел горящие глаза, взволнованные лица, крепко сжатые кулаки.
«Что, если он прав? — думал Вавилов, чувствуя неприятный холодок во всем теле. — Надо найти Клинца и направить его по следам Ястребова. А потом придется выступить», — решил он и, обернувшись к стоящему рядом с ним железнодорожнику, спросил:
— Ты будешь выступать?
— Нет, сейчас Котлицын будет говорить о работе профсоюза, — ответил тот.
— А я хочу сказать несколько слов. Понимаешь, душа горит! Как он говорил, а! — восторженно бросил Вавилов и начал продвигаться вперед, но, замешкавшись в толпе, проворно пошел на левый край, где должен был ждать Клинц, в последний год ставший его «правой рукой» по шпионской работе не только в депо.
— Ты знаешь первого оратора? — строго спросил он.
— Касаткин, из Омска.
— Проберись к нему, потом проследи, куда пойдет, и зайди ко мне, — шепотом распорядился «Верба» и, оглянувшись, двинулся к центральной группе.
— Степаныч, я тоже хочу выступить. Столько напутал прошлый раз, хочется в этом признаться всем, — взволнованно сказал он Мезину. — Пусть все знают: для меня, как и для всех, одна дорога — та, о какой говорил… — Он оглянулся на стоящего сбоку Валериана.
— Касаткин, хочешь сказать? — чуть заметно улыбаясь, подсказал тот.
— Я не знал твою фамилию, товарищ Касаткин, но понял все, что ты сказал, — скромно отозвался Вавилов.
— Что ж, выступи! Ты ведь уже отказался от меньшевистских взглядов, но, возможно, некоторые из городских рабочих еще не знают об этом, — согласился Валериан.
И Вавилов выступил. Говорил он с огоньком, беспощадно раскритиковал свои прошлые выступления, призывал всех быть готовыми по зову большевиков с оружием в руках добывать свободу. Пробираясь среди рабочих, он чувствовал, что их настроение изменилось в его пользу. «Я еще верну себе былой авторитет… увы, под маской большевика», — подумал Константин иронически. Пока главное сделано, доверие возвращено, и Клинц, он видел, вертится кругом Касаткина. Поимка такой птицы обрадует шефа и сделает его щедрым.