Первые шаги
Шрифт:
— Верю, Демьян Петрович, хоть и не совсем понимаю, как это вышло, — после минутного молчания ответила Аксюта…
Демьян явно обрадовался и продолжал смелее:
— Перво-наперво, узнал я, до чего докатился отец из-за богатства… и сказать нельзя. Вот с чего и начались у меня думки о правде, про которую Федор Палыч людям говорил: только поздно хватился, когда уж отец погубил Палыча, — говорил он торопливо, будто боясь, что его не выслушают до конца. — Отец мне большое богатство оставил. Подумал я и не отказался. Время такое, без денег никому не поможешь, самому на шею сядут. И понял: не в богатстве дело, а в
— Справедливо, Демьян Петрович, — подтвердила Аксюта и посмотрела на него с нескрываемым любопытством. «Что это он, будто кается?»
— Тебя не воры обокрали, а пакостники наши, только доказать нельзя. Из села выжить хотят. Думают, ты мужиков учишь заместо отца. Что взяли — пустое, могу дать тебе, только другое придумают, а у тебя дети. Уезжай лучше в город, Аксинья Федоровна! Там люди, поди, тоже дело найдется.
Аксюта молчала.
— А мужики и сами покоя им не дадут, знаю, — уверенно произнес Демьян. — Сделать надо так. Куплю я у тебя избу и корову. Яшка жениться будет — ему. За сколько — кому дело?
Он вынул пачку кредиток и положил на стол.
— Здесь триста рублей. Купишь себе там избу и корову, да и на первое время останется. Отвезет, поди, Андрей. А через неделю Яков обоз муки в город погонит, вам воз завезет, ну и еще каких продуктов…
— Демьян Петрович! — перебила его Аксюта.
— А ты помолчи! — почти сердито приказал он. — Мужу твоему помогаю. Двое вон у тебя его, да Палычу слово держу. Сама сказала — справедливо. Оно тебе и Павка бы помог, да уж лучше я. Не любит он этих, большевиков-то… — Демьян смутился, потом, оправившись, продолжал: — Мать Кирюхи еще с тобой. Деваться ей некуда. Потом сама найдешь работу. Из общества я тебя выпишу и документ справлю. Так, что ли?
Слушая Мурашева, Аксюта обо всем подумала. Иного выхода нет. Предлагает от чистого сердца, и, кто знает, может, правда заодно с ними пойдет. Он ведь не в отца.
— Так, Демьян Петрович! Спасибо тебе. Друг ты нашей семье. — И, поколебавшись, добавила: — И делу нашему.
Демьян повеселел и сразу заторопился.
— Так я ноне же скажу старосте, что купил у те все, и начну действовать. Поезжай с богом, — сказал он у порога.
Через два дня Андрей с Матвеем повезли Железновых в Акмолинск на двух подводах. Провожали все друзья. Прибежала и Параська, будто только с матерью проститься. Обняв Аксюту, она захлебывалась от рыданий.
Глава двадцать восьмая
Осоков с первых дней знакомства покорил Антоныча своей горячей, искренней преданностью «делу революции», как говорил молодой парень. Он настойчиво требовал поручений.
— За рабочее дело мне не страшно и пострадать! — убеждал Виктор слесаря, бледнея от волнения.
— Пострадать, Витя, это проще всего. Надо осторожности учиться тебе, — останавливал его Антоныч. — Мы, революционеры, сейчас как бы внутри крепости врага находимся, за нами следят со всех сторон, и наша обязанность — обмануть соглядатаев и… подготовить взрыв, освободить народ из царской тюрьмы. Понимаешь?
Подобные разговоры между
Виктор вернулся перед новым годом и привез печальные вести. Петропавловская подпольная организация почти совсем разгромлена, остались на свободе всего несколько человек из старых подпольщиков и два-три новых. Руководителем — сам Степаныч. В депо у выходов стоят полицейские, железнодорожники работают как арестанты, писал Мезин.
«Самое тяжелое — потеряны связи с Омским комитетом, Валерьян в далекой ссылке. Как теперь наладить связь с центром? Все шло через Омск», — думал Антоныч, склонившись над верстаком.
Несколько дней слесарь не выходил из мастерской, переживая чувство растерянности и проснувшуюся острую тоску о семье. Появилась мысль — пробраться самому в Питер, узнать, что делается там, и… увидеть семью. Ведь так изменился за эти годы, что никто не узнает, паспорт у него надежный…
Он обдумывал варианты далекого путешествия, убеждая себя, что хочет покинуть Акмолинск, куда его направил партийный комитет, только в интересах дела, а перед глазами стояла как живая Тоня, его Тонечка!
Прервала мысли слесаря худенькая, оборванная женщина, принесшая ведро в починку. Заказчица с первого взгляда чем-то напомнила Антонычу жену — то ли русыми волосами, выбившимися из-под старенького платка, то ли карими глазами, блестевшими от слез.
Женщина жаловалась на тяжелую жизнь. С тех пор как муж простудился в извозе и умер, нищета одолела. Детишек трое, кормить надо. А много ли она может заработать, когда за целый день купчихи платят по тридцать копеек? Темная она, ремесла не знает…
Вставляя новое дно в ведерко под монотонные жалобы вдовы, Антоныч по-другому расценил свое намерение ехать в Петербург. Когда женщина ушла, он сказал себе сурово:
«Будет киснуть! Дезертировать захотел, к семье потянуло, на отдых… Перед кем лукавишь? „Темная я“, — говорит. Подобных ей, темных, здесь сотни тысяч. В Питере таких нет, и там есть кому работать. Партия меня сюда послала, как же я могу самовольно все бросить и уехать? Пусть революционеров-профессионалов на весь край небольшая кучка — я, Дмитрий, Мокотин… А Иван, Исхак?» — размышлял слесарь, копаясь над сложным затвором.
Забрали из Родионовки Палыча с Кириллом, но остались его товарищи. Ему вспомнились Аксюта, Андрей, мужики родионовские, вязовские… А здесь разве нет революционно настроенных? Виктор, Романов…
Его обязанность объединить товарищей, направить их усилия по правильному пути. Не могли всех забрать в Омске. Товарищи, законспирировавшись, будут вести работу, свяжутся с центром и с ними. Он должен сейчас нести ответственность за сохранение революционных кадров и здесь, и в Петропавловске.
Да, революция временно разбита, но пятый год не забудет никто! Что сейчас делать? Во-первых, еще строже законспирироваться, предупредить товарищей на Успенском руднике, Мокотина. Что Трофим скрылся в Каркаралах, очень хорошо: будет вести работу среди киргизов. Дмитрий работает с молодежью легально, следует полнее использовать это…