Первые шаги
Шрифт:
Он попытался встать. Но Калерия Владимировна словно обезумела. Она кинулась перед ним на колени, обхватила руками.
— Сережа, я люблю тебя, не могу жить без тебя…
Золотистые волосы рассыпались, глаза на побледневшем лице горели.
Сергей почувствовал, что еще мгновение — и уступит. Грубо отбросив тонкие руки, он встал.
— В вас не любовь, а каприз говорит. Вы никого не любите, кроме себя. Я вам не нужен был, пока зависел от вас. Теперь, когда Даша дала мне счастье, вы хотите все разрушить, — говорил он отрывисто, больше для себя, чем
Калерия продолжала стоять на коленях, прижимая к груди руки и откинув голову, слушала его молча, не спуская с него глаз, полных мольбы.
— Не приставайте больше ко мне! — кинул Сергей и, резко повернувшись, пошел, чувствуя, что какая-то сила тянет его назад, к оскорбленной им женщине…
— А где же Калерию Владимировну потеряли? — спрашивали дамы со скрытым ехидством.
— Ищет грибы, а меня прогнали: говорят, что я только мешаю им. — И Сергей включился в непринужденный разговор.
Калерия Владимировна вернулась последней и принесла… огромный мухомор. Во время обеда гости подшучивали над неудачливой сборщицей. Калерия была бледна, но насмешки отражала с обычным для нее остроумием.
«Актриса! А я чуть не поверил…» — подумал Сергей.
Но он ошибался. Калерия собрала все силы, чтобы скрыть отчаяние.
Когда возвращались домой, Сидор Карпыч спросил:
— Что ты сегодня такая бледная?
— Не знаю! Голова немного болит. Возможно, от лесного воздуха, я ведь редко бываю в лесу, — спокойно ответила она и добавила: — А вообще было весело! Ты не находишь?
Сидор Карпыч смолчал. Ему теперь нигде веселья нет. Этому надо положить конец, он любой ценой узнает всю правду.
«С Сергеем у ней сейчас ничего не выходит, тот сам не хочет, — Савин горько усмехнулся. — Сейчас? А что раньше было? А с Коломейцевым? Может, на меня уже давно пальцами показывают, когда по городу проезжаю…»
— Что с тобой? — спросила жена.
— Ничего. С непривычки голова болит, — саркастически протянул Сидор Карпыч.
Калерия уже его не слушала. Она вновь и вновь переживала сцену в лесу.
Супруги молча доехали до дому и разошлись по своим половинам.
Запершись в кабинете, Сидор Карпыч пил в одиночестве коньяк, мрачнея с каждой стопкой. Кому поручить выяснение — правду ли болтают люди?
Десять лет прожил он с женой, любил ее и верил ей. Калерия умела придать блеск их дому, и муж гордился ею.
Он видел, что мужчины, посещающие их дом, ухаживают за его женой, но считал, что Калечка лишь развлекается общим поклонением…
Сережку она взяла в дом, когда ему было семнадцать лет, и сразу обратила в забаву. Тот, подрастая, старался угождать ей, помнил, что идти некуда. Сам он считал Сергея балбесом, поэтому и в зятья к Разгуляеву сунул, а вон что из него вышло.
«Видно, не глуп, хитер этот прощелыга, льнет к нему Калерия, а он отталкивает, перед тестем добрится. А когда у него в доме жил, тогда что было? Харя-то — хоть портреты пиши! — Сидор Карпыч скрипел зубами, все более хмелея. Иногда он думал: — А может, дурит? Может, ничего нет и не было».
— Дурак! Олух царя небесного! Колпак!
Свалившись на широкий диван, Сидор Карпыч бормотал:
— Всю подноготную узнаю! От меня не скроешься!
— Мне, мама, уже четырнадцать стукнуло. Четыре года я проучился, пора самому хлеб зарабатывать да тебе помогать, — стараясь басить, говорил Катерине старший сын Александр.
Не по годам рослый, широкоплечий, он отрастил себе чуб, какой носил отец, и казался не мальчиком, а юношей. Мать, вытирая руки фартуком, смотрела на него с задумчивой улыбкой.
— Тебе от этой проклятой стирки все руки покорежило, — продолжал Саша. — Станем двое работать, одного Мишку легко прокормим. Его и дальше учить можно.
— Ну, и где же ты работать собираешься? Ноне не так легко устроиться, а уж на кожзаводы я тебя не пущу, — сказала решительно Катя.
— Я сам туда не пойду. Буду, как папа, слесарем в депо…
Мать хотела перебить его, но он скороговоркой закончил:
— Дядя Иван учеником берет. Через год подручным стану, а там и мастером.
Потапова глубоко задумалась. Не того они с Гришей хотели своим сыновьям… Она тяжело вздохнула, вспомнив прошлое.
Как радовалась она тогда, думала — вот-вот и революция придет, по-другому развернется жизнь… Даже без мужа первые годы Катя верила этому, старалась заменить его, а сейчас… Придавили всех, слово сказать нельзя, женщины даже обегают ее.
А Гриша с Федотом в вологодской глухомани мучаются. Разогнали их по разным местам. И Алеша ведь там, а увидеться не могут…
— Подожди! А Стенька как же? Им еще труднее. Нельзя товарища забывать, — быстро заговорила Катерина, будто проснувшись от тяжелого сна.
Пухлые губы Сашки растянула улыбка, взгляд серых глаз стал хитрым. Раз про Стеньку спросила, значит согласна.
— Поди, мы с ним кореши, — солидно произнес он. — У дяди Савелия будет учиться Стенька, и тиски наши рядом. А ты как думала?
Младший, Мишка, худенький, вытянувшийся, как тростинка, вертелся тут же, прислушиваясь к разговору старшего брата с матерью. Он понял, что Сашка теперь станет спешить, как когда-то отец, по гудку в депо, а ему придется одному ходить в школу и терпеть насмешки мальчишек за чиненые брюки, невзрачный кожушок. При Сашке не больно лезли — он как двинет! И Стеньки Мухина не будет, а Ванятка малыш, за него самого надо заступаться…
Мысль, что он, Мишка, теперь опора Ванюшки Мухина, мальчика неожиданно развеселила. «Ну и пускай, они будут в депо учиться, а мы с Ванькой в школе. „Рабочие не сдаются“», — подумал он отцовскими словами и с независимым видом пошел к столику, где лежали книги и тетради. Теперь Сашке они не нужны. Он будет по ним учиться, — и Миша начал укладывать все книги, свои и брата, в аккуратные стопки.