Первые шаги
Шрифт:
Но пахать Аксюте не пришлось. Батраки Демьяна Мурашева вспахали и засеяли поля Федора и Кирилла.
— Уедут отец с Акимом — пойди, дочка, поблагодари Демьяна Петровича, — говорила Прасковья, еле передвигаясь по кухне. Она вся опухла и часто надсадно кашляла. Десятилетняя Маша старалась сама сделать все по дому.
Аксюта ничего не ответила матери. К Демьяну у ней было двойственное отношение: со дня ареста отца и мужа видела от Демьяна только добро и была очень благодарна ему, но ведь он Мурашев,
Аксюте некогда было прислушиваться к разговорам, и, кроме посева, дел много весной. Одну лошадь отца она отдала Лаптеву: ведь у него четыре надела, сыновья растут. Пока Егор управлялся с посевом, Аксюта на своей и второй лошади отца вспахала огороды и себе, и матери, и Лаптевым. Сажали они вместе с Акулиной Лаптевой, да сестренка Маша помогала.
Работа и Танюшка спасали Аксюту от тоски. Исчезли черные круги под глазами, на загорелых щеках появился румянец, незаметная пока беременность округлила стан, и, покрытая по-девичьи платком, Аксюта снова зацвела. Вечерами она часто бегала к Полагутиным. Там теперь собирались мужики.
— Гляди, бабы, Кирюшкина-то Окся вновь заневестилась, — сказала своим товаркам Аннушка Юрченко, увидев быстро идущую по улице Аксюту.
Скоро по селу поползли слухи, что Окся Железнова с женатыми мужиками погуливает.
Когда разговоры дошли до саратовского конца, где жила беднота, Надежда Родионова подняла шум.
— Сами шлюхи поганые, а хотят чистую замарать! Молодая бабенка работает за мужика, мужа-то съели, живоглоты проклятые! — кричала она, остановившись с подругами возле Кондратова двора. — По себе, видно, судят об Оксе…
— Не прикусят языков, так мы им косы-то по своему расчешем! — грозили другие.
Бабы неспроста шумели у богатого двора Юрченко: пусть Горпешка со своей сношенькой послушают, да и другим скажут. Все село знало, что задиристые саратовки коль за кого возьмутся, так спуску не дадут и старались не связываться с ними. И теперь богачки живо языки прикусили. На время сплетни замолкли.
Нежданный-негаданный приезд в Родионовку богатого городского купца Павла Петровича Мурашева всполошил и заинтересовал все село.
— Ведь ни разу после женитьбы не приезжал Павка к отцу, даже на похоронах матери не был и вдруг прикатил на тройке, — говорили родионовцы. — Ой, неспроста побеспокоился!
— Как Демьян устроится, хочу посмотреть, да и папашу на своих конях увезу. Болеет ведь он, — говорил Павел односельчанам.
Держался он важно, мало кто к нему и лез с разговорами. В гостях побывал только у напарников брата по мельнице, но те всю богатую родню собрали на торжество в честь дорогого гостя.
Возвращаясь с гулянки, все охотно рассказывали, что Павел Петрович, кроме сладкого вина, в рот ничего не брал, да как он богато, по-господски одет. Но о новостях, привезенных
Из Мурашевых, кроме Павла, никто на гулянках не был: Аким сборами занят, Демьян на полях — сев-то не кончен, — а сам Петр Андреевич совсем разнемогся.
С приездом младшего сына главе Мурашевых стало намного хуже. Он совсем не вставал с кровати, на глазах таял.
В первое мгновение встреча с Павлом обрадовала Петра Андреевича. Сын заботливо расспрашивал его о здоровье, говорил, что скорей надо ему переезжать в город — врачи будут помогать, и Петр Андреевич, слушая его, счастливо улыбался. Но когда Аким вышел, Павел тем же тоном добавил:
— Еремеевна ведь может помочь, когда кого на тот свет требуется отправить, вон как маму. — И глянул отцу в глаза. У Петра Андреевича на лбу выступил холодный пот. А Павел, будто ничего не замечая, продолжал: — Конечно, папаша, тебе виднее! Может, телом страдая, душе облегчение ищешь, но, по-моему, все же для тебя с Акимом легче будет, чем с Демьяном…
«Знает и Павка все. Сказал Демка, — бились мысли в голове старика. — Видно, Акиму пока не сказали, жалеют его…»
Он поглядел на сына глазами затравленного зверя и чуть слышно прошептал:
— Увези к Акиму!
— Хорошо, папаша! Вот поговорю с хозяевами да с Демьяном о новом законе, и поедем.
Павел ушел от отца. До отъезда он к нему больше и не заглянул, ссылаясь на то, что дел много.
Сначала Демьяну, а потом и другим богачам Павел советовал скорей проситься на хутора: лучшие земли им выделят, цельными участками. К ним потом прикупить можно, казна справным хозяевам и добавляет и продает, а хлеб и скот — пожалуйста, они с тестем будут забирать без слова. Демьян ничего не ответил брату.
«Думать будет. Он такой, не поторопится. Отец еще его мучает. Акиму и впрямь пока можно не говорить, а там видно будет, коль понадобится… Впрочем, отцова песенка спета, видно, отбил ему печенки Матвей, да и страх терзает. Сам за мамашей не за долгим пойдет», — размышлял Павел, направляясь к Никите Дубняку.
Было у него еще одно дело, но он о нем никому не говорил. Мысли об Аксюте не покидали его ни днем, ни ночью. Надо, чтобы она в город переехала.
…Желание стать свободными хуторянами полностью овладело Юрченко, Дубняком и Коробченко. Они собирались поехать вслед за Павлом в город — походатайствовать перед начальством обещал Павел Петрович.
— Только племя Карпова, Аксинью Федоровну, хорошо бы вам в город сплавить. Горяча больно и умна. Как бы за ней другие не пошли, — между прочим бросил Павел. — Покою вам и на хуторе могут не дать. Да и делать без мужа ей здесь нечего. Нынче Демьян вспахал, а в будущем-то что станет делать? — рассуждал он, задумчиво чертя сапогом. — В женских руках и кони дохнут…
Никита мрачно глядел на Павла. «Намекает, а лучше бы прямо сказать…» Но более смекалистый Кондрат толкнул его в бок и ласково запел: