Первые шаги
Шрифт:
— До тех пор будут издеваться, пока не начнем с ними разговаривать, как Иван с Кривым говорил, с киркой в руках, — яростно закричал коренастый шахтер, прорываясь вперед. Изношенная рубашка разорвалась на плече, он тяжело и шумно дышал.
— Давно пора забастовку объявлять, долго трусов слушаем! — раздались возбужденные голоса в коридоре.
Все торопились высказать накопившееся возмущение Самые робкие вдруг расхрабрились. Страшный вид вздувшегося плеча Исхака будоражил всех. Ведь с каждым из них может случиться такое…
— Сходи
Собрание затянулось до полуночи. Андрей, как настоящий связной, обежал все бараки и казахские землянки, вызывая шахтеров. Решили немедленно предъявить петицию от рабочих и служащих рудника и дать администрации срок пять дней для выполнения требований, а не согласятся — остановить рудник, объявить забастовку.
Петицию поручили составить Топорнину, Топоркову, Кокобаеву… всего десяти человекам, и сразу же отправить ее негласному директору, а копию — в столичные газеты.
Когда после собрания Иван пошел провожать штейгера, Петр Михайлович сказал ему:
— Вы с Исхаком не очень выпячивайте себя при разговорах с администрацией. Меня так и так уволят, а вам надо остаться здесь, продолжать работу. Рабочие сейчас загорелись как будто все, но стойких-то еще не очень много. Нельзя вам рудники оставлять…
Иван согласился. Они с Исхаком и при победе и при поражении все равно останутся.
Нельсон Фелль, негласный директор горных промыслов господина Карно, прибыл на Успенский рудник шестого декабря и заявил, что будет разговаривать с делегацией рабочих утром следующего дня.
Вечером делегаты собрались, чтобы еще раз обсудить, какие добавочные требования, кроме изложенных в петиции, предъявить ненавистному англичанину.
В петицию, подписанную всеми рабочими и служащими рудника, за исключением мастеров, прозванных рабочими «англичанскими палками», и фельдшера Костенко, были включены шесть пунктов: немедленно снизить цены в лавке, повысить заработную плату от пятнадцати до двадцати пяти процентов, снабдить непромокаемой одеждой и обувью работающих в мокрых забоях, улучшить казармы для рабочих-казахов, устроить постоянное трехклассное русско-киргизское училище и уволить мастера Кривого, зверски обращавшегося с казахами.
— По-моему, товарищи, — говорил Иван, — надо потребовать провести настоящее крепление в шахтах, а также оплатить Исхаку время болезни…
— Об этом обязательно скажем, — прервал его Топорнин, — не беспокойся. Я обо всем скажу, мне все равно. Меня вон, бухгалтер говорит, начальство уже намерилось уволить, да и остальные товарищи делегаты после окончания забастовки не останутся — все равно съедят. Давайте поговорим о другом. Возможно, этот тип завтра совсем не захочет добром говорить, а мне сразу объявит об увольнении — тогда что?
— Тогда немедленно начнем забастовку, — ответил Топорков.
— Придем все к конторе, заставим
На этом и порешили. Делегаты разошлись. Остались только члены подпольной группы, жившие вместе с Иваном и Исхаком в одной клетушке, да штейгер Топорнин.
— Главное, что удалось поднять всех рабочих и служащих, — говорил Иван. — Думаю, многого добьемся, и это запомнят. Второй раз будет легче поднять, да и революционная пропаганда пойдет лучше теперь. Сознательность рабочих растет…
— Верно, друг! Я еще вам не сказал: ведь на Спасском заводе и в Карагандинских копях тоже неспокойно, мне кучер Фелля сказывал, — вполголоса сообщил Топорнин. — А узнают ребята о наших событиях — он же и расскажет им, как вернется, — тогда и вовсе голову подымут.
Долго обсуждали будущую работу подпольщиков, вспоминали далеких товарищей, говорили о том, что сейчас творится в России.
— Куда, Петр Михайлович, отсюда? — спросил под конец Топорков.
— В Нижний Тагил, на родину. Там, Ваня, найдется такая же работа, как и здесь, — ответил штейгер, задумчиво глядя на пламя в очаге.
…Когда делегаты вошли, господин Фелль сидел за письменным столом. Не приглашая садиться, он смерил холодным взглядом делегатов, на мгновение задержался на штейгере и, презрительно цедя слова сквозь зубы, спросил:
— Что скажете?
— Наши требования мы изложили в петиции, она лежит перед вами, господин Фелль. К этому можем прибавить еще требование: крепить шахты лесом, а не гнилью. Один несчастный случай уже произошел у нас. Рабочему Кокобаеву разбило плечо, и он пять дней не работает и еще долго не сможет работать. Ему вы обязаны заплатить за все время болезни, — вежливо ответил Топорнин.
Фелль исподлобья глянул на него и принялся читать петицию.
— Почему мы должны прибавлять вам плату? — буркнул он себе под нос.
— Потому что у рабочих и служащих рудников очень низкий заработок.
— По работе и плата, — бросил заносчиво Фелль, продолжая читать.
— Если бы этого принципа придерживался господин Карно, хозяин рудника, то вам не платили бы шестьдесят тысяч, тогда как управляющему заводов господину Павловичу всего две с половиной платят, — с иронией произнес штейгер.
Фелль вскочил, побледнев от негодования.
— Вы молшайт! Я вас увольняйт немедленно! — закричал он в бешенстве.
— Не кричите, господин Фелль, не испугаете. Скажите нам: удовлетворите вы наши требования? — подчеркнуто спокойно спросил Топорнин.
— Я не желайт с вами говорил! Вы увольняйт! — от волнения Фелль коверкал русский язык, хотя обычно говорил без акцента. — Пиши приказ, — обернулся он к сидящему здесь же бухгалтеру.
Тот взглянул на Топорнина и, уловив его незаметный кивок, начал писать.