Первые шаги
Шрифт:
— Идите со всеми в цех, — шепнул быстро Григорий Федулову и Шохину. — Мы с Мухиным их задержим. Нам все равно ареста не миновать. О будущем надо думать…
Полицейские, выскочив из пролеток, кинулись за уходящими по направлению к депо Антонычем и Алексеем.
— Куда, ваше благородие, спешите за покорными? — заступая вместе с Федотом им дорогу, насмешливо спросил Григорий. — Вишь, как спешат! — оглядываясь на скрывавшихся в депо товарищей, говорил он.
Полицейские замешкались. Подбежал рысцой Плюхин.
— Чего
— Они нам мешают на работу идти, — зубоскалил Григорий.
— Как ваша фамилия? — бросил отрывисто Плюхин.
— Потомственный слесарь Григорий Иванович Потапов, — с комической торжественностью отрекомендовался Григорий. Он хотел выиграть время, чтобы товарищи успели приступить к работе.
— Мухин, слесарь, — просто сообщил Федот. Он был готов к аресту, но сердце ныло: как-то жена с ребятами будет без него?
Плюхин сурово посмотрел на рабочих и, сказав «забрать», пошел к зданию вокзала. Полицейские окружили арестованных.
— Не бойтесь, ребята, не убежим. Раз начальство работать не велит, нам же лучше. А то мы с Федотом хотели было идти к тискам, спину гнуть! — шутил Григорий. — Вот скажите нам по совести, — обратился он к городовым, — чего вы нас караулите? Не украли мы, не убили, не хулиганили. Разве не могут рабочие отказаться от работы, если платят мало?
— Не могём знать. Это дело начальства, — ответил один из них.
— Да ведь крепостного права будто давно нет? Или его опять хотят восстановить? — с наивным видом продолжал Григорий.
Его охватило нервное оживление, требующее какой-то разрядки. Тут было и беспокойство за семью, хотя, прощаясь с женой, он и говорил, что, пожалуй, придется в кутузке ночевать, и страх за Антоныча и за судьбу партийной организации, и то, что вот он, Григорий, идет впервые в тюрьму за рабочее дело. Волновал его и расстроенный вид Федота.
— Арестованным разговаривать не дозволено! — прикрикнул на него старший полицейский.
— Да, ваше благородие, скажи, будь ласков, за что же меня арестовали-то. Не возьму я в толк…
Полицейский шагнул к Григорию, но, заметив вдалеке идущего Плюхина, застыл с вытянутыми по швам руками.
— Ты, ты и ты, — показывал пальцем полицмейстер, — пойдемте со мной.
Старший полицейский и еще двое двинулись вслед за ним к депо. Григорий и Федот переглянулись. «За кем пошли?» — с волнением думали оба.
— А скажи, пожалуйста, почему это вы бастовали? — тихо спросил Григория щуплый городовой с редким пушком над верхней губою.
Оглядев его, Григорий ответил:
— Во всей России бастует рабочий класс. Человеческой жизни хочет, а его собачьей заставляют жить.
Городовой поглядел на арестованного с сочувствием и задумался.
Минут через десять по дороге из депо показались полицейские и между ними Семин и токарь Иванчиков. Григорий вопросительно взглянул на Федота. «Чего это Иванчикова-то
«Видно, с кем-то спутали, — подумал Григорий. — Вот, поди, перепугался. К счастью, ничего не знает, не наговорит лишнего. Ведь он, этот молчун, ни на одном собрании не был. Сколько лет работает в депо, а все мужиком остается».
Арестованных посадили на две пролетки по двое, и орава полицейских полетела в город вслед за тройкой начальника.
Глава шестнадцатая
— Черт! Совсем мокрый стал. Под ногами вода, сверху капает не переставая, — ворчал Иван Топорков, выйдя из забоя. — Быстрей пошли, а то обледенеем! — поторопил он Исхака.
— Знаешь, Ваня, нас чуть совсем не придавило, — сообщил Исхак, с трудом вылезая по крутым ступеням. — Давно предупреждал Кривого, плохой крепление, может треснуть — слушать не хочет. Сегодня бревно лопнул, меня по плечу стукнул. Думал, конец будет, — говорил казах, сверкая белками глаз словно из-под маски, — посыпавшаяся при обвале порода облепила его лицо.
Иван помрачнел.
— Пойдем, пойдем, — потянул он Исхака, — в бараке подумаем, что делать, а то еще простудимся.
Не спрашивая разрешения начальства, рабочие разделили перегородками огромный барак по числу окон. Крайние клетушки отдали семейным, а в средних ютились холостяки. В каждой загородке сложили каменные очажки с трубами из самодельного сырца. Узкая полоса в длину всего барака, со стороны входа, служила общим коридором, от которого семейные отделялись занавесками из одеял.
Сняв в коридорчике мокрую, грязную одежду, Топорков и Исхак вошли в свою «комнату», как говорил Иван. В ней с обеих сторон, в два этажа, громоздились нары на восьмерых, а посредине протянулся длинный на козлах стол. В очажке ярко пылал огонь, согревая и освещая помещение. Остальные жильцы уже лежали на нарах, отдыхая в ожидании запоздавших товарищей.
— Все целы? — спросил Иван.
— Целы! А что? — отозвался Андрей Лескин, поднимаясь на нарах.
— А то, что вот Исхака сегодня треснуло бревном по плечу так, что чуть навсегда в шахте не остался…
Кто-то из лежавших матерно выругался, кто-то крикнул:
— Сволочи! На грошах экономят, а нам головы разбивают!
Соскочив с нар, все окружили казаха и принялись снимать с него рубаху. Когда притронулись к левому плечу, Исхак застонал. Плечо распухло и было багрово-синее. Андрей, накинув полушубок, сказал, что пойдет за фельдшером.
— Не придет он вечером, Костенко-то, — отозвался один из рабочих.
— Пусть попробует отказаться! Я его, сукина сына, силой притащу! — откликнулся Андрей уже из коридора.