Шрифт:
Юлія Сергевна и Александръ Николаевичъ были женаты ровно мсяцъ, и этотъ мсяцъ, проведенный дома, т. е. въ петербургской квартир, съ постоянными звонками и посщеніями, съ ненужными разговорами и чужими огорченіями, такъ раздражилъ Александра Николаевича, что онъ не могъ очнуться отъ счастья, когда пріхалъ съ молодой женой въ далекую усадьбу своего дяди.
Александръ Николаевичъ увидалъ въ первый разъ Юлію Сергевну четыре мсяца тому назадъ на одномъ любительскомъ спектакл. Зала была слишкомъ велика для той публики, которая собралась на спектакль, пустые ряды стульевъ наводили уныніе; любители говорили слишкомъ тихо, а ихъ знакомые вызывали ихъ слишкомъ громко, и это сердило Александра Николаевича. Онъ хотлъ уже хать домой, когда увидлъ въ третьемъ ряду двушку лтъ двадцати, блдную, съ громадными срыми глазами, смотрящими куда-то вдаль и точно не видящими, что длается кругомъ нея. Александру Николаевичу
Александру Николаевичу было уже далеко за тридцать, и мысль о женитьб постоянно приходила къ нему. Но вс т двушки, которыхъ онъ встрчалъ въ своемъ кругу, какъ-то страшили его. Ему были непріятны ихъ слишкомъ сильныя рукопожатія, слишкомъ большіе шаги при походк, рзкія сужденія и громкій хохотъ. При вид Юліи Сергевны онъ ршилъ, что ничего этого въ ней нтъ, и, присматриваясь къ ея тонкому точеному носу, къ ея яркому рту съ приподнятыми уголками, ко всей ея тонкой и гибкой фигур,- онъ незамтно пришелъ къ убжденію: я женюсь на ней. И дйствительно, черезъ два мсяца онъ уже стоялъ рядомъ съ ней въ церкви и улыбался отъ смущенія, отъ счастья, отъ того, что дьяконъ слишкомъ громко выкрикнулъ, что жена должна бояться мужа, отъ того, что свчка въ его рук дрожала и не хотла слушаться его.
Юлія Сергевна приняла его знакомство, а вскор и предложеніе выдти за него замужь — доврчиво и радостно. Съ перваго же вечера тамъ, на любительскомъ спектакл, она говорила съ нимъ, какъ съ близкимъ ей человкомъ. И посл, когда стала невстой, была такъ же ровна и добра съ нимъ, какъ прежде.
Посл женитьбы онъ ршилъ ухать изъ Петербурга, но мать Юліи была больна, и Александръ Николаевичъ согласился остаться въ город, но считалъ дни, когда удетъ вдвоемъ съ женой въ деревню Марютино.
Эта деревня принадлежала дяд Александра Николаевича, старому холостяку, жившему постоянно въ Москв. Александръ Николаевичъ зналъ, что Марютино должно со временемъ перейти къ нему, и привыкъ уже относиться къ нему, какъ къ собственному, и поэтому особенно любилъ и цнилъ этотъ уютный уголокъ. Онъ каждое лто прізжалъ сюда во время уборки хлба, осматривалъ все имніе, подсчитывалъ книги и представлялъ отчетъ дяд. Теперь Maрютино было ему еще миле тмъ, что онъ привезъ сюда свою красавицу жену и зналъ, что, здсь онъ будетъ съ нею вдвоемъ, и никто не посметъ врываться въ ихъ жизнь, отнимать ихъ время, вниманіе, никто не будетъ ни радовать, ни огорчать Юлію, никто не будетъ ни на одну минуту владть ея душою. И это сознаніе наполняло его гордой радостью. Уже въ вагон онъ старался доказать ей, какъ было жестоко съ ея стороны не видть его мученій, когда она узжала на цлые дни къ роднымъ, когда бросалась съ привтливымъ смхомъ навстрчу сестрамъ, приглашала ихъ и къ завтраку, и къ обду и почти ни одной минуты не оставалась съ нимъ вдвоемъ. По утрамъ къ ней приходили какія-то плохо-одтыя барышни, и она принимала ихъ ласково и съ каждой долго бесдовала о чемъ-то. Когда онъ входилъ — он или умолкали, или Юлія говорила ему, что у нихъ «консультаціи». Часто посл этихъ посщеній она плакала, а когда Александръ Николаевичъ спрашивалъ ее о причин слезъ, она говорила:
— Сколько горя на свт!
— Да ты-то чмъ можешь помочь? — спрашивалъ онъ.
Она ласково улыбалась ему, точно не понимая, что онъ сердится, точно принимая его слова за шутку.
— Ты раздаешь свою душу по кусочкамъ, ты тратишь направо и налво и время, и вниманіе, и хорошія слова… А это все мое, мое!..
Она начинала ему говорить о своей любви, и онъ, побжденный ея искренностью, умолкалъ.
Онъ не сомнвался въ томъ, что она любитъ его; онъ видлъ, какъ, чуть не съ первой же минуты ихъ знакомства, она съ доврчивой радостью встрчала его, какъ безъ колебанія согласилась выдти за него замужъ, но его злило, что она также любила и отца, и мать, и сестеръ, и своихъ растрепанныхъ пріятельницъ, не видла ни въ комъ недостатковъ и все всмъ прощала.
Хозяйство шло безалаберно, и старая прислуга Александра Николаевича, Петровна, привыкшая къ строгому порядку, ворчала и нсколько разъ заявляла, что уйдетъ. Это все очень разстраивало Александра Николаевича, и онъ, наконецъ, ршилъ увезти жену во что бы то ни стало. Въ половин мая они ухали.
На вокзал, при отъзд изъ Петербурга, ему еще разъ пришлось сдержать себя. Юлія прощалась со всми точно на вкъ, цловалась со своими и съ чужими, каждому считала нужнымъ сказать ласковое слово, а про свои вещи и забыла и даже не замтила номера носильщика, который взялъ ихъ. Александру Николаевичу пришлось бгать, отыскивать его по всей платформ, и онъ съ искреннимъ удовольствіемъ сказалъ, когда тронулся
— Наконецъ-то!
Она ласково прижалась къ нему, точно виноватая.
Только что прошла гроза, и солнце весело и празднично глянуло на мокрую землю.
Александръ Николаевичъ, основательно отдохнувшій посл дороги, принялъ холодную ванну — какъ онъ привыкъ длать каждый день — одлся во все свтлое и пошелъ искать жену.
Она не отдыхала посл дороги; старый барскій садъ сейчасъ же увлекъ ее своей тнистой красотой: она пошла бродить по всмъ аллеямъ и дорожкамъ, спустилась къ рчк, перешла по мостику на другой берегъ и вышла на густо заросшій зеленый лугъ. Кругомъ было тихо, какъ бываетъ иногда передъ весенней грозой, и эта тишина заворожила Юлію. Солнце жарко свтило со своей высоты; все кругомъ было ясно и ярко. Юлія легла въ густую траву и стала смотрть въ небо, какъ она часто длала въ дтств. Глубокая лазурь упиралась съ двухъ сторонъ въ тяжелыя сизыя тучи. Но надъ головой Юліи было совсмъ ясно, только легкія блыя облачка плыли быстро и безостановочно, и ея мысли, такія же свтлыя и ясныя, плыли вмст съ ними. Счастье, любовь, вся жизнь — сливались для нея въ одно въ этихъ легкихъ блыхъ облачкахъ на прекрасномъ голубомъ неб… И она лежала не шевелясь, точно боялась спугнуть свои мысли, и не замтила, какъ налетлъ вихрь. Она только видла, что блыя облачка уплыли куда-то, а за ними уже неслись дымчатые клубы, которыхъ догоняли косматыя плоскія тучи. Он лзли одна на другую, толкались, точно торопились куда-то, точно хлопотали о чемъ-то. Вдали пророкоталъ громъ. Юлія вскочила и оглянулась. Почти все небо было уже покрыто срой пеленой и все оно волновалось и шевелилось, точно спшило куда-то. Только съ запада тихо, не торопясь, всползала тяжелая дымчатая туча. Она шла медленно, сдержанно ворча непрерывными раскатами грома. Юлія глазъ не могла оторвать отъ нея: она ползла, ползла, и мало-по-малу завладла всей серединой неба и полилась на землю крупными, сильными каплями.
— Барыня! Барыня! — кричалъ кто-то пронзительнымъ голосомъ.
Юлія увидала на крутомъ обрыв сада Петровну. Она махала руками, и по жесту можно было догадаться, что надо возвращаться домой. Слово «баринъ», долетвшее до Юліи, обезпокоило ее, и она быстро пошла къ дому. Петровна бжала къ ней на встрчу съ зонтикомъ и калошами и уже издали приговаривала:
— Промокнете наскрозь — что намъ съ вами отъ барина будетъ?.. Хорошо, что спятъ, не знаютъ… Ужъ мы имъ не скажемъ!
Петровна, видя въ этотъ мсяцъ «нехозяйственность» Юліи Сергевны и замчая снисходительное отношеніе къ этому барина, стала обходиться съ барыней не то какъ съ маленькой, не то какъ съ блаженной.
— Вы взгляните, Петровна, — сказала Юлія, — какая красота! Небо-то какое изумительное!
— Какая тамъ красота! — отвтила Петровна. — Вотъ какъ достанется намъ отъ барина, такъ и будетъ красота… Не въ дух они… На скотницу очень разгнвались. Да и за дло… Ужъ и пробрали они ее!..
Юлія пошла скоре, а Петровна, прихрамывая, догоняла ее и продолжала:
— Баринъ еще до Пасхи писали, что прідутъ, а она и пуда масла не накопила… Разв возможно? Ты, говоритъ, пудъ съ каждой коровы должна подать… И правильно! Распустилъ васъ, говоритъ, дяденька… Я, говоритъ, подтяну васъ…
Она еще долго говорила, но Юлія не слушала ее и торопилась домой.
Александръ Николаевичъ нашелъ жену на высокомъ крытомъ балкон, выходящемъ въ садъ.
Гроза была не долгая, но сильная, теплая, съ обильнымъ дождемъ и громкими раскатами. Теперь уже все смолкло и отдыхало.
Александръ Николаевичъ, съ припухшими отъ сна вками, — но свжій, весь въ свтломъ, весело подошелъ къ жен и слъ рядомъ съ нею.
Подъ ихъ ногами разстилался цвтникъ, окаймленный густыми кустами сирени. Лиловыя и блыя кисти цвтовъ и блестящіе упругіе листья сіяли; піоны тяжело свсили свои красныя растрепанныя головки и ярко блестли на своей темной зелени; розы только что распускались, но уже пропитывали весь воздухъ своимъ сладкимъ запахомъ. Цвтникъ точно ликовалъ посл теплаго ливня. Да и весь садъ, въ наряд молодой сочной листвы, былъ особенно торжественно веселъ.
Александръ Николаевичъ взялъ руку жены и сказалъ:
— Какъ я выспался! Какъ отдохнулъ прекрасно!.. А ты? Не отдыхала?
— Нтъ…
— И будешь весь день кислая… Дорога всегда утомляетъ… Надо непремнно раздться и лечь въ постель… Только тогда и отдохнешь основательно. А потомъ ванна!
Юлія только улыбнулась ему. Они помолчали нсколько минутъ.
— Какъ хорошо! — сказалъ онъ. — Взгляни, Юля, какъ чудесенъ божій міръ, какое счастье смотритъ изъ каждаго листа, съ каждаго цвтка. А ты все о чемъ-то думаешь… Безъ меня здсь сидла сколько времени и все думала… И теперь молчишь… Ну о комъ, о чемъ ты думала, скажи…