Шрифт:
Иванъ Петровичъ Бахтеяровъ былъ назначенъ членомъ узднаго суда въ Т. и уже цлый мсяцъ жилъ въ «номерахъ для прізжающихъ», ни съ кмъ не знакомясь и почти не выходя изъ комнаты. Въ город знали, что онъ только что бросилъ жену и дтей, но всетаки недоумвали: неужели онъ изъ-за этого живетъ такимъ отшельникомъ. Въ Т. и прежній членъ суда не жилъ съ женою, но это не мшало ему бывать и въ городскомъ саду, и въ клуб. А этотъ, какъ пріхалъ, потребовалъ себ письмоводителя въ номера, переговорилъ съ нимъ о длахъ, да такъ и заслъ надъ бумагами, никого не видя. Уздный докторъ Плшивцевъ, тоже недавно перехавшій въ Т., говорилъ, что онъ понимаетъ Бахтеярова: посл того губернскаго города, гд жилъ онъ, — въ Т. можно повситься…
— Уздный
— А скука-то, скука?!. Смотрите, ни души на улицахъ…
— А вамъ было бы веселе, если-бы по улицамъ толпы ходили? Почему? Скука, батюшка, въ насъ, а не вн насъ… И Бахтеяровъ этотъ съ собой ее привезъ, а не здсь нашелъ.
Дйствительно, Бахтеяровъ привезъ скуку съ собой; даже не скуку, а гнетущую тоску, не оставлявшую его ни на минуту. Онъ по цлымъ часамъ ходилъ по своему номеру. И все ему было противно: пестрый ситецъ на продавленномъ диван, срая скатерть съ красной каймой на овальномъ стол, рзкій цвтъ алыхъ гераній на окнахъ. Иногда онъ садился у окна и смотрлъ на пустую улицу. Напротивъ его большая вывска съ крупными золотыми буквами: «Продажа уголю Власа Мущинкина», а рядомъ другая: «Торговля мучнымъ, шорнымъ и разнымъ товаромъ» Власа Мущинкина. Надъ калиткой этого же дома было написано: «Охранитель». Самъ Власъ Мущинкинъ сидлъ цлыми часами на деревянномъ ящик, подъ желзнымъ навсомъ, у своихъ лавокъ и смотрлъ куда-то вдаль. Видъ этого здороваго человка, сидящаго въ какомъ-то оцпенніи, сначала раздражалъ Ивана Петровича, а потомъ сталъ пугать.
— Иванъ! — обратился онъ къ корридорному. — Отчего этотъ человкъ все сидитъ на одномъ мст?
— А чего же ему не сидть? Богатъ, вотъ и сидитъ…
— А что жъ значитъ эта вывска: Охранитель…
— А это онъ самый — Власъ Матвичъ…
— Охранитель?
— Да, да… Хранитель…
— Что же онъ охраняетъ?..
— Да ничего не охраняетъ… Ему все равно: пожаръ — не пожаръ, онъ со своего ящика не двинется…
Позже, проходя по городу, Иванъ Петровичъ наткнулся на нсколько подобныхъ вывсокъ: «охранитель», «начальникъ охранителей», были лазальщики, качальщики и начальники ихъ. Эта вольная пожарная дружина, — по словамъ одного изъ «охранителей», въ первый годъ работала бодро, но теперь все всмъ надоло, и дружина почти распалась и только вывски остались.
Иванъ Петровичъ отходилъ отъ окна и принимался курить. Но и папироса была ему противна. Онъ привыкъ много лтъ курить одинъ и тотъ же табакъ, а папиросы ему набивали дома.
«Дома!» Это слово каждую минуту являлось передъ Иваномъ Петровичемъ и доводило его до отчаянія. «Дома!» Куда все это длось? Какъ забыть? Какъ поправить? И онъ бросалъ папиросу и самъ начиналъ смотрть куда-то вдаль, не шевелясь и точно не думая ни о чемъ. Такое состояніе все чаще и чаще нападало на него. Посл цлаго года напряженія мысли и чувства вдругъ напало какое то оцпенніе. Цлый годъ онъ волновался, страдалъ, искалъ, пока не нашелъ… И теперь — ничего передъ нимъ. А въ сердц тоска, тоска до слезъ, до тихихъ, горькихъ слезъ.
Письмоводитель давно уже ушелъ, а Иванъ Петровичъ все еще сидлъ у раскрытаго карточнаго стола, превращеннаго имъ въ письменный. Кипа бумагъ лежала передъ нимъ, а онъ не открывалъ ихъ. Сегодня письмоводитель ршился передать ему, что въ город удивляются, почему онъ взялъ это назначеніе, посл того мста, которое имлъ въ С.
Видя, что Иванъ Петровичъ молчитъ, письмоводитель тономъ объясненія прибавилъ:
— Конечно, матеріальныя условія
— Не то, не то… — нервно перебилъ Иванъ Петровичъ. — Просто, въ могилу захотлось.
Теперь онъ жаллъ, что такъ искренно сказалъ письмоводителю. Зачмъ будутъ говорить въ город о дйствительной причин его перезда сюда? Пусть думаютъ, что его привлекли «разъздныя»…
А онъ дйствительно попалъ сюда только изъ потребности убжать, зарыться поглубже, забыть…
Пробило три часа.
Вотъ теперь вс бы въ столовой собрались… Жена, всегда веселая, въ нарядномъ капотик, изящно причесанная, разливала бы чай. Рядомъ съ ней двнадцатилтняя Нина, ея помощница и любимица. Она похожа на мать и старается все длать такъ же, какъ мама, изящна въ движеніяхъ, хозяйственна и удивительно чувствуетъ, когда и какъ нужно сказать или промолчать. Младшая Муся — вылитый онъ, Иванъ Петровичъ: неловкая, неуклюжая, но тоже хорошенькая, простодушная и добрая двочка. Она хохочетъ звонко и весело на весь домъ и, какъ только отецъ входитъ въ столовую, придвигаетъ свой стулъ къ его стулу и ловитъ каждый его взглядъ. Этотъ дневной чай, посл службы, былъ лучшимъ отдохновеніемъ для Ивана Петровича…
Вошелъ корридорный и внесъ тусклый никелевый самоваръ съ матовыми продольными подтеками.
— За булкой сбгать прикажете? — спросилъ онъ.
— Не надо, — угрюмо отвтилъ Иванъ Петровичъ и досталъ изъ комода чай въ бумаг, на которой виднлись слды мухъ.
Онъ не хотлъ думать о «дом» и насильно сталъ вспоминать о томъ, какъ онъ самъ пошелъ покупать этотъ чай въ «Торговлю мучнымъ, шорнымъ и разнымъ товаромъ» и какъ его поразило, что все кругомъ: и жестянка съ леденцами, и ящики съ крупами, и посуда — были, какъ макомъ, усыпаны коричневыми точками. Точно года не трогали товаровъ, точно они лежали здсь никому ненужные, заброшенные. И все кругомъ производило на него впечатлніе заброшенности и ненужности… Будто никто и ничто никому не нужно. И опять такая тоска влилась въ его грудь, что онъ заперъ дверь, опустилъ шторы и чуть не до разсвта ходилъ взадъ и впередъ по комнат.
Въ одно изъ воскресеній, Иванъ Петровичъ всталъ позже обыкновеннаго и по привычк подошелъ къ окну. Солнце жгло нестерпимо, на улиц не было видно даже собакъ. Продажи «уголю» по случаю праздника не было, и ящикъ, на которомъ Иванъ Петровичъ привыкъ видть оцпенлаго продавца, былъ пустъ. Зной и тоска висли въ неподвижномъ, мглистомъ воздух.
Иванъ Петровичъ выпилъ чаю, походилъ по номеру и слъ къ письменному столу. Онъ положилъ передъ собой бумагу, взялъ перо, но почувствовалъ, что въ голов не было ни одной мысли, не находилъ ни одного слова. Онъ бросилъ перо и опять сталъ ходить по комнат.
— Боже мой! Боже мой! — шепталъ онъ про себя. — Хоть бы заснуть, проспать, все забыть…
Письмоводитель не приходилъ по праздникамъ, поэтому весь день, весь длинный день былъ свободенъ. Куда дть его? Чмъ занять, какъ заставить себя забыть? Хоть бы поговорить съ кмъ-нибудь…
Опять вошелъ все тотъ же Иванъ, единственный служитель номеровъ, всегда растрепанный, заспанный и грязный.
— Агевна спрашиваетъ: варить сегодня что прикажете?
Агевна была жена содержателя «номеровъ для прізжающихъ» и готовила кушанья для постояльцевъ.
Иванъ повторилъ вопросъ.
— Я не буду обдать сегодня… Поду куда-нибудь… Есть у васъ тутъ прогулки какія-нибудь, что ли?
— Городской садъ есть… Разъ въ недлю музыка играетъ… Многіе помщики даже прізжаютъ погулять…
— А кто у васъ тутъ помщики?
— Мало ли господъ кругомъ?! Всхъ не упомнишь. Князь Шугуевъ, предводитель, прекрасный баринъ. Парменовъ, Печниковъ, Листовскій — генералъ… Мало ли!
— Иванъ! — послышался изъ корридора жирный, заспанный голосъ хозяина.