Пещера Рыжего монаха
Шрифт:
— Господи благослови и помилуй! — донеслось из угла, где сидели паломники.
Это восклицание потонуло во взрыве смеха, а Аджин приметил, что тот из паломников, что постарше, сидит, зло посверкивая глазами.
— Да, — отозвался кузнец, — попы уж если пронюхают, что у кого-то из прихожан завелись денежки, тянутся к ним, словно шакалы к курятнику. Здешние монахи тоже в этом деле не последние, даже за воду им плати…
— Боже, неужели нет святого места на грешной земле! — снова донеслось из угла.
— Ты что-то сказал, почтенный? — обернулся к паломнику
— Я пустился в дорогу, чтобы уйти от мирского безобразия, достиг святой земли, но и здесь слышу оскорбление господа!
— Успокойся, старик. Это дело хозяйское — иди куда вздумается. Но отцы наши и деды жили на этой земле и не подозревали, что она какая-то особенная. Жили себе, работали, детей растили. Наши священники и монахи такие же, как везде. И свет был бы слишком удобен для них, если бы мы позволили им окончательно сесть себе на шею. Может, мы и не очень усердные христиане и магометане, но зато с недавних пор живем в мире между собой: сидим вот за одним столом…
— То-то я и говорю, — прервал его старик, все больше распаляясь, — нехристи вы все! Сидите бражничаете, и нет среди вас твердых в вере христиан, чтобы обращать идолопоклонников в святую веру, а поганых магометан изгонять с этих святых берегов…
Настороженная тишина последовала за его словами.
Спутнику старика было явно не по себе, его лицо выражало беспокойство и досаду.
— Да, — нарушил молчание Тагуа. — Я христианин, и если верить тебе, старик, то лишь потолок отделяет меня сейчас от неба…
— Не богохульствуй! — закричал старик. — Не царствие небесное, а муки адовы уготованы тебе, грешнику!
— Да уж лучше в ад, чем с тобой. Ты-то небось в рай метишь?
Эти слова вызвали у присутствующих смех.
— Господи! — взмолился паломник. — Не отдай на посрамление раба твоего! Что за времена настали: власть в руках смутьянов, разбойников, церкви разрушителей!..
Его товарищ поднялся и, не говоря ни слова, покинул духан.
— Ну вот что, божий человек! — Тагуа ударил по столу ладонью. — Замолчи, или даже твои седины не спасут тебя. Иди своей дорогой, не порть нам застолья.
Голос его прозвучал так грозно, что богомолец поспешно засобирался, вышел и уже за дверью плюнул с ожесточением. Своего товарища он не нашел.
Отвязавшись от, не в меру, говорливого старика, пассажир фелюги почти бегом удалялся прочь от духана.
— Проклятый святоша! — бормотал он. — Не хватало из-за него в первый же день угодить чекистам в лапы…
А тем временем со стороны Сухум-Кале приближался к городу дилижанс — длинная телега на рессорах, с продольной скамьей, на которой под выгоревшим парусиновым тентом теснилось несколько человек.
Когда несмазанные колеса завизжали на спуске к городу, пассажир, сидевший последним в ряду, вдруг соскочил с дилижанса и бросился в заросли, начинавшиеся у дороги. Полусонный возница не сразу спохватился и не остановил лошадей, а из пассажиров никто и не подумал преследовать беглеца.
Между тем пассажир, так ловко
Собственно, так оно и было. Два года назад он, Порфирий Смирягин, числился иноком Новосветского монастыря.
Однажды монастырский совет направил его с братом Акинфием в окрестные селения для сбора доброхотных подаяний на ремонт храма. В ночь, предшествовавшую возвращению в обитель, Порфирий сбежал, прихватив всю сумму пожертвований.
Два года скитаний не принесли ему удачи. Деньги разлетелись мгновенно; десятки перепробованных способов разбогатеть не только не оправдали себя, а привели его к полному краху. Сидя в тюрьме и пользуясь навязанным ему досугом, он стал вспоминать свою жизнь в обители и решил, что путь к его будущему благополучию лежит через нее.
Так беглый монах Порфирий Смирягин вернулся к родным местам.
Скорым шагом мнимый паломник направился к монастырю.
Перед входом в обитель он остановился и, сняв картуз, перекрестился на лик святого, вделанный в каменную кладку над воротами. Он ни в грош не ставил все эти святые места, но сейчас следовало играть свою роль до конца. Беспрепятственно миновав ворота, он обратился к первому встречному монаху:
— Святой брат, не скажешь ли, как повидать отца казначея?
Монах подозрительно оглядел паломника, — как видно, он не внушил ему особого почтения.
— Занят отец казначей… Может, обойдешься, кто саном пониже?
Мнимый паломник едва не влепил затрещину чернецу, но вовремя смирил себя.
— Нет, мне бы казначея… Лепту внести на обитель.
— Ладно, идем.
Они остановились у входа в канцелярию.
— Подожди здесь. — Монах указал паломнику на скамью. Но посетитель не обратил внимания на его слова, а стал читать надпись на мемориальной доске, где сообщалось о посещении обители царем и великими князьями, о проживании в ней наместника Кавказа, перечислялись фамилии крупнейших жертвователей на ее процветание.
«Да, — подумал паломник, — чего бы им и не гостить здесь — курорт хоть куда! Теперь и я авось поживу, отдохну малость. Только по части жертвований — дудки! Как бы самим не пришлось раскошелиться…»
На крыльце в сопровождении давешнего инока показалась высокая фигура монаха в клобуке, с нагрудным крестом.
«Ого! — подумал паломник. — Такому пристало бы больше гвардейский мундир носить».
Лицо у казначея — бледное, с правильными чертами, в обрамлении черной бороды — было бы красивым, если бы не неподвижные мутные глаза.