Песня ветра. Ветер перемен
Шрифт:
Первые три дня Кай лежал ничком в гамаке на нижней палубе, едва не вываливаясь из него, потому что гамак для его огромного роста был слегка маловат, восстанавливал силы после ремонта корабля и копил их, чтобы дать бой брату Алеора и вырвать из его лап Раду. Только на четвертый день пути ильтонец вышел на палубу, уселся на юте, свесив ноги вниз, и глаза его вновь превратились в ночь. Лиара ощутила странное изменение в воздухе: ветра на миг замерли, прислушиваясь к чему-то неведомому, и невидимая рябь побежала по воздуху, заставляя их изменить направление. В следующий миг ветер, что без конца бил в нос их корабля, вдруг с силой толкнул Лиару в спину, и она едва не охнула, подавшись вперед.
– Все, Кай оправился, - с удовлетворением в голосе произнес стоящий
Лиара только кивнула, чувствуя, как тревога в груди превращается во что-то острое, холодное и твердое. Глаза ее вновь обратились вперед, на волны, но на этот раз внутри больше не было страха, только уверенность и стремление. Мы уже идем, Рада. Мы идем.
========== Глава 44. Разрезанный воздух ==========
Нижняя губа саднила и кровила, и Рада то и дело слизывала выступающую на ней кровь. Эту кровь, по крайней мере, она остановить могла, в отличие от сукровицы, что текла и текла из разбитого и распухшего носа, который все время ныл, мешая спать. Болело все тело, превратившееся в один сплошной отбитый синяк, и по скрученным за спиной рукам то и дело пробегали судороги из-за плохо поступающей в пальцы крови.
Она уже и не знала, какой день подряд валяется в этом полутемном, затхлом помещении. Дни сменялись ночами, но для нее никакой разницы не было: лишь плеск волн, рычание с верхней палубы, да стах, что раз в день приносил ей еду и воду. Кормили ее не ахти как, к тому же, со связанными за спиной руками не особенно-то и поешь, но еда хотя бы была не тухлой. Кусок хлеба, миску с водой и несколько полосок солонины стах просто клал на край ее кровати и уходил, закрывая за собой дверь люка. И ей приходилось изворачиваться, стоя на коленях на полу, чтобы просто поесть.
Судя по всему, кормили они ее мало специально: сила быстро уходила из ее тела, словно ручейком вытекала сквозь камни. Может, действовала и гнетущая атмосфера самого судна, может, осознание того, что ждет ее впереди. Вот только если в первые дни Рада еще вставала, чтобы размять ноги и пройтись по каюте, где ее держали, а заодно оглядеться в поисках чего-нибудь, чем можно перерезать веревки на руках, то вскоре не могла уже даже подняться с топчана. Немилосердно кружилась голова, на коже появился горячий сухой зуд, она чувствовалась натянутой до предела, так, что еще чуть-чуть и начнет трескаться. Словно старая змеиная шкура, слишком чувствительная, чтобы даже просто лежать, да и сидеть было не менее погано.
Проклятый урод был прав, и ко мне подходит Тоска? – мрачновато думала Рада, глядя в темноту перед собой и слушая, как шумит где-то совсем рядом море. Волны бились о борт, шуршали и плескались, будто пытались процарапаться к ней и выпустить ее из этого жуткого заключения, но они не могли этого сделать точно так же, как не могла она освободить собственные руки.
Гардан когда-то учил Раду выкручиваться из веревок. Этот прохвост был гибким, словно кот, и умудрялся таким образом скручивать свои здоровенные кулаки, что они пролезали даже сквозь самые тугие путы. У Рады в те времена с грехом пополам получалось лишь немного расшатать узлы, и, в конце концов, она просто бросила учиться, решив, что уж ей-то в жизни это точно не пригодится. Кто будет связывать жену Лорда Страны? Кто вообще сможет заломать ей руки? Дура самонадеянная! Если ты умеешь махать мечом, это еще не значит, что ты делаешь это лучше всех в мире! Или что нет того, кто может подкрасться со спины и лишить тебя этого меча, как и случилось, в общем-то. И теперь науку наемника приходилось вспоминать.
Целыми днями Рада, сжав зубы и глотая хриплые стоны, вращала запястьями в путах, игнорируя боль от стирающейся в кровь кожи, хруст в суставах, негнущиеся кости. Раз проклятый наемник мог выбраться из этих пут, то и она могла. Она даже пыталась поднять руки и продеть их через голову, но для
Сагаир после того первого разговора, когда ей каким-то чудом удалось отвадить его, некоторое время не приходил. Рада помнила то странное состояние, овладевшее ей, могучую тишину и покой, что обожгли брата, словно огонь, и вынудили ретироваться. Только вернуть это состояние ей уже не удавалось: целыми днями она только и делала, что упрямо крутила веревки и так же упрямо звала Великую Мать, но та молчала, будто ее и не было вовсе. И вот зачем тогда было мне оказывать помощь, если сейчас тебя нигде нет? Что толку в этой силе, если она приходит не тогда, когда мне нужно, а тогда, когда нужно тебе? Внутри ворочался гнев, подпитанный болью, усталостью, жжением во всем теле, и с каждым днем он рос все больше и больше.
Иногда боль становилась такой сильной, что бороться уже сил не было. Тогда Рада просто лежала, прикрыв глаза и перебирая в памяти, словно четки, самые драгоценные моменты, что были в ее жизни. Она вспоминала глаза Лиары: яркие, как солнце, полные весеннего тепла и мягкой нежности, ее смех, растекающийся по телу перезвоном колокольчиков на ветру, ее руки, тонкие пальцы, что скользили по струнам арфы, и та пела под ними так пронзительно сладко и нежно. Эти воспоминания согревали и прогоняли боль, они хоть немного отвлекали ее от всего того, что творилось вокруг. В такие моменты в груди мягко ёкало, и теплая нежность, странная, волнующая, золотая, разливалась в груди, придавая сил. А следом за ней приходил стах, кормил ее или проверял узлы, и все улетучивалось в дым, словно его и не было.
Я не отдам тебя им. Не отдам эти воспоминания. Это единственное настоящее, что было в моей жизни, и я не позволю Тоске забрать их. Рада упрямо стискивала зубы и продолжала выкручиваться из узлов. И это хрупкое равновесие между приступами бессильной злобы и ожесточенности и тихими моментами нежности держалось до тех пор, пока Сагаир не пришел во второй раз.
Теперь уже Великой Матери не было с ней, и весь тот яд, что он лил ей в уши, змеей протиснулся-таки сквозь ребра и ужалил сердце. Гнев взметнулся алым языком костра к черному зимнему небу, и Рада попыталась ударить Сагаира, собрав все силы, что только были в ее ослабевшем, голодном, иссушенном странным жаром теле. Только из этого, естественно, так ничего и не вышло. Сагаир, казалось, только этого и ждал, чтобы отомстить за тот их первый разговор, когда ему не удалось убедить ее в своей правоте. Бил он хлестко, сухо и жестко, попадая именно в те места, что причиняют самую сильную боль, но так, чтобы не повредить ее здоровье. Продолжалось это недолго, но когда он ушел, Раде понадобилось еще как минимум четверть часа, чтобы перестать корчиться и скулить на полу, кое-как вползти обратно на топчан.
Боль подпитывала ярость, а ярость питала боль. Этому заколдованному кругу не было конца, и порой Рада впадала в какое-то лихорадочное состояние горячки, что-то среднее, между сном и явью, в котором ей мерещилось громадное огненное кольцо, вращающееся и вращающееся по кругу в абсолютной черноте. Иногда в центре этого кольца возникало лицо смеющегося Сагаира, которое ей так хотелось разбить в кровь, и она бросалась на него с бессловесным рычанием. Только достать не могла, и от этого все мышцы деревенели в бессильной ненависти.