Песня ветра. Ветер перемен
Шрифт:
Поначалу было тяжело. Она слишком устала и извелась за эти дни, чтобы сразу же поднастроить арфу правильно, услышав и почувствовав внутри себя ее голос. На все это накладывалась тревога за Раду, нежелание быть в центре внимания, неприятное ощущение взгляда Равенны. Только когда пальцы привычно подкрутили колки и сами легли на струны, принявшись тихонько перебирать их, все это медленно отошло прочь. А еще Лиара почувствовала взгляд Алеора и вскинула голову, глядя в ответ. Эльф стоял в стороне от шумного круга людей, в тени, в одиночестве, и смотрел на нее. И в его глазах была просьба, такая странная и неожиданная для этого нелюдимого, чурающегося других бессмертного, что Лиара улыбнулась ему. Наверное, мы все-таки подружимся, Тваугебир. Кажется, я наконец-то
И пальцы побежали по струнам, а все остальное ушло прочь. Лиара закрыла глаза, отделяя себя от толпы матросов, от шума голосов, от этого корабля и даже от этого моря. Она зашагала туда, где рождалась музыка, туда, где в бескрайних высотах, в вечной тишине изначального, где еще не было мысли, не было жизни, не было формы, но было лишь стремление, стремление воплотиться и стать, стремление породить что-то, создать и облечь в форму. Там жила музыка, одна единственная пронзительная нота, богатая и полная, и все остальные звуки мира от песни жаворонка в рассветном небе до шума горного обвала были заключены в эту ноту, составляли ее, наполняли ее жизнью. Эта музыка плыла, величественная, мощная, огромная, плыла над миром и в нем, растекалась в каждом живом существе, наполняла его и заставляла петь вместе с собой. Эта музыка была необыкновенно простой, такой понятной, такой легкой, такой непосредственной, как белые лепестки ромашки, покачивающиеся под порывами летнего ветра посреди тонущего в солнечных лучах луга. Эта музыка заключала в себе все: и саму Лиару, и корабль, и матросов, и бескрайнее море, и Улыбашку с ее пьяными глазками, и Раду. Лиара улыбнулась, потянулась к ней навстречу всем сердцем, открывая себя нараспашку, будто окна с белыми занавесками, распахнутые первым порывом весеннего ветра. И Рада зазвенела в ней, запела, зазвучала тысячами золотых искорок, шумливыми горными реками, тихими туманами в глуши низин.
Расскажу я о том, как в старь
Собирала у моря янтарь
Синеглазая дева ветров,
Дочь скалистых пустых берегов.
Поднимая с замшелого дна,
Подносила ей в горсти волна
Россыпь рыжей сосновой смолы,
И, шипя, отступали валы.
В белой пене тонули ступни,
Шепот волн коротал ее дни,
Соль морскую в косу заплетал
Долетающий ветер со скал.
И однажды у самой воды
Углядела чужие следы:
То Богиня вышла из вод
Любоваться на солнца восход.
Дева ветра укрылась у скал,
Взгляд саму незнакомку искал.
Глядь: сидит на песке она,
И у ног ее дышит волна.
На плечах ее платье из трав,
А глаза зеленее дубрав,
Повернулась и смотрит в ответ,
А над морем пылает рассвет.
«Что же, дева ветров, дрожишь?
Али жизнью своей дорожишь?
Воровала у моря янтарь?
Беспокоила серую хмарь?
Вот теперь я пришла за тобой,
Возвратить, что похитил прибой.
Будет жизнь твоя - вечный полон
За янтарь, что ворован у волн».
Взволновалась холодная зыбь,
Царство сумерек, тиши и рыб,
И хлестнула волна на песок,
Затирая следы двух пар ног.
И с тех пор ветер плачет о том,
Как нашла его дочь новый дом
В тусклом блеске морских янтарей
У хозяйки штормов и морей.
Песня отзвучала, отзвенела, вылилась из самого сердца, и Лиара ощутила, как медленно тухнет горячий фитилек стремления в груди, а вместе с ним уходит странное ощущение громадных волн, перетекающих сквозь нее и несущихся в себе весь мир. Пальцы еще несколько раз тронули струны, нанизывая на них последние цветные камешки мелодии, такие же яркие, что тот янтарь, о котором пелось, и замерли над арфой.
А потом она открыла глаза и огляделась, словно пришла в себя после глубокого сна. Матросы, что сидели вокруг, смотрели на нее огромными глазами, и было так тихо, что можно было расслышать, как скользит по самой поверхности парусов
– И правда, – Светозарная, - хрипло сказал бернардинец, нарушая такую звонкую тишину и откладывая в сторону свирель, которую все время держал в руках. Взгляд его был полон едва ли не священного благоговения и не отрывался от лица Лиары. – Что мне тут сказать? Права была Дочь Камня. По сравнению с таким даром мои завывания что пыль на ветру.
Лиара потупила глаза, когда все остальные матросы один за другим тоже возвращали себе дар речи и начинали наперебой расхваливать ее голос. И Улыбашка взглянула на нее с такой счастливой гордостью, будто Лиара была ей едва ли не родной дочерью, которую она все эти годы воспитывала и растила, уча играть на арфе и петь. В глазах Равенны тоже больше не было того тяжелого пылкого огня, что так мучил Лиару, а взгляд подернулся задумчивой пеленой, туманной дымкой. Пиратка склонила голову, благодаря ее за песню, тихонько поднялась и ускользнула куда-то за грань светового круга от масляной лампы. И Лиаре подумалось, что, наверное, больше у нее с Равенной проблем не будет. Во всяком случае, на этот раз ее по-настоящему проняло, и пришедшая откуда-то из межзвездной дали песня остудила ее пыл лучше, чем безразличие самой Лиары. Может быть потому, что это – искреннее? Не желание присвоить, не мучительная потребность овладеть, а искреннее раскрытие, которого люди боятся, как огня, и бегут прочь от него, не зная как себя вести?
Но настоящей наградой для Лиары стал взгляд Алеора. Он только кивнул из тени, глубоко затягиваясь своей трубкой, кивнул так уверенно, словно ничего другого от нее не ожидал, и впервые за все это время она улыбнулась ему в ответ широко и искренне. Теперь Лиара по-настоящему знала: такой человек, как он, никогда не причинит ей ничего дурного.
Потом матросы просили ее сыграть еще, и она вновь взялась за арфу, исполняя как свои собственные песни, так и те, что любили и знали во всех городах Мелонии. Моряки подхватывали известный мотив, и хоть слова в зависимости от происхождения того или иного матроса слегка отличались, пели они все вместе, пели до тех пор, пока Лиара не почувствовала себя по-настоящему усталой. Тогда, извинившись, она убрала арфу в футляр и засобиралась на нижнюю палубу, чтобы улечься в гамаке и попытаться отдохнуть в оставшееся до рассвета время. А Белгар напоследок еще раз поблагодарил ее за песню и негромко спросил:
– Вы поиграете нам еще, Светозарная? И позволите ли мне выучить ваши песни? Я хотел бы петь их во всех городах, куда только занесет меня судьба. Потому что люди должны слышать это, они должны знать, что бывает так.
– Ну конечно поиграю, - вновь смутилась Лиара. Никогда и нигде ее еще ни разу так хорошо не принимали, и это было ей в новинку.
И это тоже подарила мне ты, женщина с глазами-искрами, полная ветра и свободная, как это море. Потому что если бы не ты, я никогда не пела бы так.
В этот вечер грезы пришли к ней легко и мягко, обхватив все тело и унеся ее в свой покой. Ей не мешали ни голоса дежуривших ночью на палубе моряков, ни храп соседей по нижней палубе, ни хриплое бормотание и проклятия Улыбашки, которая сначала никак не могла вскарабкаться в гамак, а затем принялась ворочаться в нем с боку на бок, почем зря ругая корабли, моряков и моря. Так и прошел ее первый день на корабле: странный, длинный день, полный столь многого.
А дальше потянулись однообразные дни морского путешествия, не слишком богатые на события, довольно однообразные и тревожные. Лиара так и сидела на самом носу корабля, глядя вдаль и моля Великую Мать уберечь Раду. Никто не трогал ее больше, никто не тревожил, даже Равенна лишь сдержанно улыбалась, если их взгляды встречались, но разговаривать с ней или пытаться понравиться больше не пыталась. Иногда компанию ей составляла Улыбашка, почти сразу же начавшая вновь брюзжать про качку и проклятые волны, сводящие ее с ума. Иногда подходил постоять рядом Алеор, дымя трубкой, но не произнося ни слова, просто поддерживая ее своим присутствием и не навязывая общение.