Песочный дом
Шрифт:
Они побежали к углу "Яра" и на переходе едва не сбили с ног женщину в косынке.
– Она!
– закричал Болонка.
– В горошек!
– Вам что, дети?
– спросила женщина.
– Простите, - сказал Авдейка и потянул Болонку за рукав.
– Чего орешь? В горошек, в горошек... В ней ничего похожего, кроме горошка, нет, понял? Седая она, а та черная.
Болонка поджал губы.
Они перешли шоссе, покрутились у Кружевного магазина, где в непомерной для утреннего часа очереди Болонка углядел свою маму и спрятался от нее за Авдейку.
–
– шептал он из-за спины.
– Тут они все в горошек, разве найдешь?
Авдейка озирался среди женщин в одинаковых платках, потом наступил на Болонку и упал. Разом вскочив, они пустились наутек и остановились только у кондитерской фабрики "Большевик". Там они долго тянули носами, но ничего не унюхали и пошли дальше. Говорили, что до войны невозможно было пройти мимо, в школу особенно - такой стоял запах.
– Ну вот, а я туда работать собирался идти, - заявил Болонка.
– Там конфет есть разрешали - сколько пузо терпит. А теперь - тьфу!
– Теперь тут пищеконцентраты для фронта делают. Да конфет и не съешь много.
– Не знаешь ты еще меня, - с сожалением ответил Болонка.
– Я целую фабрику конфет съесть могу.
Вскоре Болонка захромал, и Авдейка отпустил его домой. На мосту он узнал пропавшую женщину, догнал, вцепился в нее.
– Я вас нашел! Вы ошиблись, вы мне мало денег дали! Я вам картошку...
– Ты ошибся, мальчик, - резко оборвала женщина и, оттолкнув его, пошла прочь.
Авдейка осведомлённо смотрел ей вслед, потом оперся о перила моста. Внизу, сдерживая бешенство, гудели рельсы и отправлялись на фронт платформы, крытые брезентом. Авдейка подумал, что пути наверняка охраняются, а здесь перелезть оградительную сетку ничего не стоит и если точно выбрать место, дождаться нужного поезда и прыгнуть, то, пожалуй, можно и на фронт попасть. Но, прикинув, решил, что высоковато - разобьешься, на фронт лепешкой приедешь. Вздохнул и пошел дальше.
Справа, под рукой, открывалась площадь, образованная вогнутым зданием вокзала, о которое плескалось людское озеро. Он проследил глазами разнотокие штрихи, которыми определялось и осмысливалось движение людских потоков. На их стыке, в углу площади, заметил темное завихрение - кольцо сгрудившихся людей. Авдейка перешел площадь, потолкался в привокзальном магазине, где насчитал еще шесть не тех женщин в горошек, и направился к вокзалу.
В кольце людей, значительно поредевшем, сидел или, точнее, стоял безногий инвалид на тележке с подшипниками. Руками он быстро резал что-то черное. Авдейка незаметно стал рядом, но оказался на голову выше инвалида и сел. От инвалида пахло нагретой кожей и тушью. Сверкали ножницы, солнечными скрещениями нащупывая путь через черное поле.
– Готово!
– сказал инвалид и протянул черное лицо молоденькому офицеру.
Тот засмеялся, разглядывая изображение, и, нагнувшись к Авдейкиным ногам, положил в шапку бумажную денежку.
– Не стащишь?
– спросил инвалид, покосившись на Авдейку.
– Нет.
– Авдейка покачал годовой.
У инвалида была щетина
– Смотри, - предупредил он, беря верхнюю бумажку из черной квадратной стопки.
– Тут милиции полно. И вообще, не укради, как сказано. Небось Завета не знаешь?
– Не знаю, - ответил Авдейка.
– Но не украду.
– Э, да ты не Катькин ли пацан?
Авдейка отрицательно покачал головой.
– Темнишь, - предположил инвалид и вдруг закричал: - Эй, красавица, чего жмешься? Подходи, изображу в лучшем виде, пошлешь милому, век помнить будет!
Из раздавшихся людей вышла войлочными туфлями пунцоваядевушка, стягивая на груди черный платок.
– В профиль, в профиль становись, мне вокруг тебя кататься несподножно. Да сыми к шутам платок этот, не старуха.
Залившись пунцовой, счастливой робостью, девушка сбросила платок и по-детски замотала русыми кудельками.
Авдейке как-то сразу стало понятно, что у девушки и правда есть милый и она пошлет ему свой профиль со вздернутым черным носиком. И оттого, что и он, и инвалид, и все люди вокруг знают про ее милого и видят этот черный носик, Авдейке отчего-то стало ужасно жалко девушку.
– Перекур!
– бросил инвалид быстрому парню в кепке, сменившему девушку.
Он ловко свернул новую цигарку, запалил и повернулся к Авдейке крупным небритым лицом.
– Грустные, брат, дела на фронте.
– Не грустные, - ответил Авдейка.
– Мы наступаем.
– Тяжелые, брат, эти наступления. Чужое хапаем, скалятся нам во все зубы. Там теперь солдатика помолотит - подумать страшно. Не видать девчушке своего милого.
– Ты откуда знаешь, дядя?
– спросил Авдейка.
– Знаю уж. Да и хитрости большой нет. Видно, погодок ее, у таких всегда погодки. Взяли его недавно. Такие быстро сгорают. Бабочки.
Авдейка отчего-то поверил и заплакал.
– Ну, будет, - сказал инвалид, доставая из клеенчатой сумки обглоданную серую буханку.
– Пожуй. Ты, может, и не Катькин, а знаю я тебя.
Они стали ломать тяжелый, липнувший к пальцам хлеб. Инвалид разом заглотил свою долю и стал вылизывать ловкие пальцы в пятнах туши и кольцевых ртутных потертостях. Авдейка смеялся. Инвалид скосил крупный глаз и подмигнул.
– Личное оружие. Содержу в порядке. Да ты посурьезней, хлеб просмеёшь.
Авдейка перестал смеяться, жевал мелко, грел хлеб в руках, нюхал.
– Держи, - сказал инвалид.
Авдейка взял черный, странной формы листок и не сразу понял, что это.
– Не признаешь?
Авдейка узнал себя, сжимавшего черный хлеб у черного рта.
– На память, - сказал инвалид.
Опять засверкали ножницы, вспархивало черное мгновенное чудо человеческих лиц, и падали деньги в шапку. Останавливались военные, девушки, мешочники, остроглазые мальчишки с привокзальных дворов. Иногда что-то не нравилось инвалиду, он резал снова, а неудачные профили отбрасывал. Он устал, все чаще ошибался, и неудачные человеческие лица густо покрывали асфальт.