Песочный дом
Шрифт:
Сахан спустился в подвал, с грохотом затворил обитую жестью дверь. Впотьмах нашарил ватники да тряпье, стянул в кучу - и повалился, отвыл и затих.
Шарили крысы, расплодившиеся людской нищетой. Останавливались, вытягивали слепые морды, щерились на человеческий дух, но напасть не решались, не смели преступить страх - и бросались друг на друга с прожорливым визгом.
# # #
Салют, сгоревший в небе, оставил на земле разноцветные донышки от ракетниц. Утром дети из Песочного дома искали их возле Белорусского моста, но не нашли ничего, рассорились и разошлись.
Вернувшись домой, Авдейка
Из зыбкой полумглы коридора Иришка строго осмотрела его, отвернулась и растаяла.
– Иришка, подожди, я к тебе, - сказал Авдейка.
– Ты ведь варежки для фронта вяжешь.
– Вяжу.
– Научи меня.
Иришка рассмеялась, как будто маленькие тарелочки для варенья вытащила.
– Зачем?
– Свяжу, продам на рынке.
– Тебе деньги нужны? Так маме скажи.
– Зачем маме? Мне много нужно. Я сам.
– Не свяжешь ты ничего.
– А ты покажи.
Иришка показала. В своей узенькой комнате со стенами по окошко, где так длинно и одиноко лежал когда-то ее отец с яблочным лицом, она отыскала бесформенный ворох, из которого торчали пронзительные спицы, разложила его на коленях и сказала:
– Смотри.
Пальцы с непостижимой быстротой что-то делали со спицами, и из их мелкого неуловимого копошения возникали плетеные ручейки.
– Ряд, - сказала она.
– Теперь накладываешь сюда. Понял?
Авдейка вздохнул и понял, что ничего у него не получится. Иришка посадила Авдейку рядом с собой на кровать, стеленную зеленым одеялом, взяла его руки в свои, зажала ими спицы и стала показывать. Авдейка старался сам и мешал. Руки у Иришки были тонкие и прохладные. Легкая запятая слабых волос лезла Авдейке в рот.
– Не дуй, - сказала Иришка.
– Я не дую.
– Тогда не дыши, щекотно.
Она резко повернула голову и попала ртом на его рот. Авдейка отпрянул. Иришка смотрела не мигая, беспомощно, с какой-то невнятной просьбой. Руки ее похолодели и с неожиданной силой впились в Авдейкины. Потом она оттолкнула их, скомкала и швырнула на подоконник вязанье.
– Уходи. Не стану тебя учить.
# # #
Авдейка обиделся и ушел к деду, который и правда не умер после военкомата, но сильно побледнел и спал с голоса. Тихий и просторный стал дед. Он теперь часто заговаривался, начинал про Врангеля, про болота, жалел лошадей и какого-то Синицына, а потом будто сразу попадал в тюремную камеру -"Два на два, и~ молчок" - и хитро подмигивал Авдейке.
Оправившись от кровотечения, дед сосредоточенно размышлял, на что он годен теперь, окончательно списанный в инвалиды. Прежде, когда движение его по жизни было поступательным, он, посмеиваясь, думал, что это как с девушкой - каждый раз начинаешь с того, чего уже добился прежде. Со временем девушка стала артачиться - видно, сам он стал не тот. Но желание было неистребимо, оно впекло его к жизни - и, сброшенный ею, он подступал снова.
Выбитый из стрежня народной жизни, которым был фронт и работа для фронта, он нашел свой последний причал в тихой заводи Песочного дома и огляделся. Заводь зацвела хапугами и паразитами, и дед решил расчистить ее. Противник
– А я, дед, с самого начала знал, что ты не умрешь, - сказал Авдейка.
– Отрадно, - ответил дед.
– Благодарствую, внук. Только поди стыдно тебе за меня было. Буянил, кровью плевался, орал что ни попадя. Знаю. Расслабился, не привык в списанных ходить. Но с этим покончено. Жив же я для чего-то? Теперь тут повоюю. Омуток невелик, а кукишей хватает. Настоящую-то борьбу ты начнешь, когда вырастешь.
– Да с кем, дед? Война-то кончится.
– Война, брат, никогда не кончается, разберешься, с кем воевать.
Авдейка задумался о врагах, и мысли его раскатились пригоршней мелких картошек, высыпанных на стол мамой-Машенькой.
– Первая, - с опаской произнесла она.
– Надо бы поберечь на зиму, да может, тогда и война кончится.
Она тряхнула головой, уже решившаяся, помолодевшая, и спросила:
– Как это - однова живем?
– Однова, - бодро согласился дед.
Мятая мисочка с картошкой дымилась центром круглого стола, его помрачительным смыслом. Мама-Машенька отложила три картошины на блюдечко и отнесла бабусе за ширму.
– Поди пропасть денег за нее на рынке берут?
– спросил дед.
– Ой, цены бешеные! Молодая - сто пятьдесят кило. Кто ж ее покупает?
– За молодость и больше не жаль, - пошутил дед.
– Однако дерут, сволочи.
Он взял одну картошину и сидел с ней до конца, пока не иссякла струйка пара над ней и миска не опустела.
Авдейка съел три картошины, подумал, взял еще и спросил:
– Это наша всехняя картошка?
– Ну конечно, - сказала мама-Машенька, поймав себя на невольном, постыдном взгляде на картошку, стынущую в руках деда.
– Конечно, всехняя.
– Значит, и моя?
– И твоя. А зачем ты спрашиваешь?
– Так, - ответил Авдейка и вспомнил, как Кащей сказал: "Землю ройте".
– Говорят, уголь на днях привезут, - сказала мама-Машенька, обращаясь к картошине в руке деда.
– Я уж и Глашу попросила с Феденькой договориться.
Дед насторожился.
– Это с каким таким Феденькой?
– Истопник наш. Зимой все равно покупать придется. Так уж лучше заранее купить, хоть спокойна буду.
– Выходит, тот уголь, чем дом должны топить, покупать у него надо?
– Выходит. Я не куплю - другой купит. А мы промерзнем всю зиму. Феденька по-божески берет, на рынке дороже.
– Ладно, - сказал дед и решительно отложил картошку.
– Начну с малого. Больше этот Феденька ничего не продаст. Ни кусочка.
– Значит, больше печки не будет?
– спросил Авдейка и расстроился, но не очень сильно, потому что мысли его были прикованы к одинокой картошке на столе.
# # #
Утром, едва ушла мама-Машенька и смолкли заводские гудки, Авдейка осторожно вытащил из кладовки ведро, разразившееся жестяным криком, переждал, не хватится ли кто, взял лопатку и ушел. У подъезда он спрятался за спиной Данаурова от проходившего Ибрагима, потом подумал, что скрываться нечего идет за своей картошкой, - и смело взошел на насыпь.