Петербургские арабески
Шрифт:
Дом И.О. Сухозанета. Современное фото
Иван Онуфриевич не пользовался любовью современного ему аристократического общества: его считали «мещанином во дворянстве». Он происходил из мелких дворян Витебской губернии, и армейским служебным заботам были посвящены все его основные интересы. Вверенные ему части выглядели и стреляли отлично. За что его награждало начальство. А время было серьезное: войны с Наполеоном следовали одна за другой.
Каждому человеку судьба дает возможность отличиться на своем поприще. Другое дело, что чаще всего эта возможность не используется или не замечается. Генералу от артиллерии
Первая для него возможность отличиться, на глазах у царя, явилась 4 октября 1813 года, в первый день сражения при Лейпциге («Битвы народов»). Начальник русской артиллерии князь Яшвиль к этому решающему дню заболел, и дела в свои руки взял его начальник штаба — Сухозанет. В силу этого обстоятельства Иван Онуфриевич находился на командном пункте — неподалеку от Александра I, на центральном холме, с которого открывалось поле сражения, начавшегося с утра. К полудню на нем стали происходить решающие перемены, значение которых первым оценил артиллерийский начальник.
Наполеон под Лейпцигом решил повторить Аустерлиц: прорвать главными своими силами центр неприятельских позиций, а затем по частям громить расстроенные ряды союзников. Теперь Наполеон бросил на русских массу кавалерии, гвардию, которым расчищала путь артиллерия. Центр противостоящих ему войск был опрокинут, прорван, и к трем часам дня стал близок холм, на котором находился Александр I. Наполеон посылал извещения о решающей победе, а на холме умоляли царя покинуть поле битвы.
Участник этой битвы артиллерист И.С. Жиркевич вспоминал: «Сражение уже было в полном разгаре, а мы находились в резерве и варили кашу; часу в 12-м приказано было опрокинуть котлы и на рысях всей артиллерии идти вперед…» Приказ этот отдал Сухозанет, предварительно не утруждая царя своими соображениями. И когда наступил критический момент, Александр с изумлением узнал, что у него под рукою находится вся резервная артиллерия. Через две минуты более ста пушек были выставлены перед командным пунктом. Затем последовала ужасная канонада, о которой бывший здесь Милорадович сказал, что она громче бородинской. Французы были остановлены. В следующие два дня к союзникам подошли значительные подкрепления, и Наполеон вынужден был поспешно отступить за Рейн.
Широко известен другой случай, бывший 14 декабря 1825 года, когда на Сенатской площади друг против друга встали столичные полки — присягнувшие Николаю I и отказавшиеся от присяги. Уже кончался короткий зимний день, и было холодно. Князь Трубецкой позже писал: «Нет сомнения, что если б возмутившиеся полки не были до ночи рассеяны, то все пехотные полки… к нам присоединились. Всегда и везде в подобных случаях нужно, чтобы кто-нибудь дал толчок и тем вывел из бездействия». Такой толчок дал Сухозанет. Он призвал Николая I к действию. Четыре пушечных выстрела картечью положили конец восстанию.
Трубецкой вспоминал: «Многие бежавшие с площади нижние чины и офицеры скрывались в доме тещи моей (графини А.Г. Лаваль, на набережной у Сената. — A.A.), и он был окружен с обеих сторон». В своих записках Сухозанет сообщает нам: «Узнав, что мятежники скрылись в доме у графини Лаваль, я вбежал в нижние комнаты… побежал далее по коридору… дал приказание поставить сильный караул у входа…» Наверное, в это время он — победитель и сорокалетний вдовец — познакомился с племянницей хозяйки дома, молоденькой княжной Екатериной Белосельской-Белозерской. Женившись на ней, Иван Онуфриевич породнился с петербургской знатью и, вместе с тем, стал состоятельным человеком: в приданом за княжной были два горных завода на Урале и несколько имений в Псковской губернии.
На Невском проспекте, напротив дома своего тестя, князя A.M. Белосельского-Белозерского, Сухозанет приобрел участок и построил на нем трехэтажный каменный дом со всеми нужными для особняка дворовыми постройками. Проект для такого представительного особняка он заказал в 1830 году известному в столице архитектору, служившему в Ведомстве императрицы Марии Федоровны, — Д.И. Квадри.
В том же году в сражении под Варшавой Ивану Онуфриевичу оторвало ядром ногу, и он вынужден был оставить боевую службу. В январе 1832 года его, кавалера всех российских орденов, назначили директором вновь учрежденной Императорской
По вечерам к Сухозанету являлись на дом с рапортом дежурные офицеры — молодые слушатели академии. Один из них вспоминал: «Принимал он рапорт чаще всего при выходе своем, чтобы сесть в карету и ехать играть в карты. В таких случаях за ним всегда несли небольшую шкатулку с деньгами».
Начальствовал Иван Онуфриевич в академии более 20 лет — до 1854 года, целую эпоху. А скончался от нервного удара, в 1861 году, когда в стране начались перестроечные реформы. После его смерти обнаружились значительные долги, для уплаты которых наследнику пришлось заложить дом, а потом и расстаться с ним. Это, наверно, потому, что в карты генералу от артиллерии везло меньше, чем на полях сражений.
Похоронен был И.О. Сухозанет на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. При устройстве на этом кладбище некрополя деятелей искусств могила его была срыта.
«Нет, батушка, нельзя…»
Среди современников A.C. Пушкина, с которыми он общался, был и министр финансов граф Егор Францевич Канкрин — человек замечательный и необычный.
Впервые Пушкин с ним встречался, очевидно, в августе 1830 года. Он ходатайствовал по поручению деда своей невесты, Афанасия Николаевича Гончарова, о денежном вспоможении под залог имения Полотняный завод. Ходатаю тогда пришлось выслушать знаменитое канкринское «нет, батушка, нельзя». Легкий немецкий акцент отличал речь Канкрина (он переселился в Россию, когда ему было 23 года) и был поводом для разных шуток. Министр принял Пушкина в доме «у Гагаринской пристани» на Неве, в котором он жил в то время и где помещалась его канцелярия (ныне набережная Кутузова, 24)…
Е.Ф. Канкрин.
Потом Пушкин бывал у Канкрина и неофициально. Егор Францевич любил общаться с поэтами. Он дружил с H.A. Крыловым, В.А. Жуковским. Да и сам Канкрин среди своих обширных дел старался найти время и для любимого занятия — писал сочинения, посвященные военному искусству, архитектуре, лесному делу, политической экономии. Карьерой он был во многом обязан своим книгам, находившим внимательных и подчас очень влиятельных читателей. Грешил он также сочинением повестей и театральной критикой. Все это издавалось обычно без указания имени автора. Сохранился рисунок Пушкина, изображающий Канкрина и его супругу в домашней обстановке, — как бы моментальный фотографический снимок. Екатерина Захаровна («Сахаровна» в произношении Канкрина) показана в отдалении, а на первом плане — сам гостеприимный хозяин, внимательно слушает, закрыв утомленные от многих занятий глаза. Он стоит в привычной для него позе, прислонившись к камину. Эта поза запомнилась и Николаю I. Он как-то говорил, немного иронизируя, другому своему министру: «Очень рад, Брок, что не встречаю в тебе того всегдашнего противоречия, к которому меня приучил Канкрин. Он, бывало, придет ко мне в туфлях, станет у камина греть себе… спину, и что бы я ни говорил, у него всегда один ответ: нет, ваше величество, никак нельзя».
Только Канкрину, страстному курильщику, разрешалось курить во время докладов царю. Императрица Александра Федоровна тогда заявила: «Церемонии по отношению к такому заслуженному государственному деятелю, как вы, неуместны».
Чем заслужил Канкрин такую милость?
Наиболее памятные его заслуги были связаны с Отечественной войной и преодолением последовавшего за ней финансового кризиса.
Он первый сказал о необходимости первоначального глубокого отступления при вторжении Наполеона в Россию. Мысль эту, выраженную в небольшой книжке, воспринял военный министр Барклай-де-Толли, который и поручил ее автору заведовать снабжением русской армии. С этой работой штатский Канкрин справился столь успешно, что по представлению Кутузова ему был присвоен генеральский чин.