Петербургские арабески
Шрифт:
В 11 часов распахнулись двери Малахитового зала, относившегося к внутренним покоям. Начался «высочайший» выход. Впереди шествовала императорская фамилия во главе с царем. Затем — придворные дамы и фрейлины, сановники, высшее военное начальство. Через парадные залы шествие направлялось в собор. Войска брали на караул, а оркестры один за другим гремели «Боже, царя храни».
Иорданская лестница в Зимнем дворце. Келлергофен по оригиналу B.C. Садовникова. 1858 г.
В
Водосвятие на Неве. Фото 1913 г.
На Неве напротив дворца возвышалась восьмигранная открытая часовня с голубым куполом, украшенным золотыми звездами. Здесь митрополит Антоний спустился к проруби и троекратно погрузил крест, освящая воду. В это время взвилась ракета. Первым грянул залп с Петропавловской крепости. Ему ответили пушки с Васильевского острова. И пошел греметь над Невой крещенский салют, заглушая басы колоколов Исаакиевского собора. Все население столицы устремилось к Неве и на Дворцовую площадь.
На Дворцовой площади были построены полки, с музыкой принимавшие освященные знамена. После торжественного прохождения по площади они расходились по улицам, играя военные марши. Развевались знамена и гремели барабаны. Золотые эскадроны кавалергардов проезжали мимо иордани под звуки своих серебряных труб. Весь город был заполнен музыкой.
В 1903 году Николай II не дошел с крестным ходом до Иордани. Был в иорданской часовне наследник — великий князь Михаил Александрович. Но в военном 1905 году государь сам присутствовал при водосвятии. И здесь один из выстрелов, произведенных при салюте, оказался не холостым, а заряженным картечью. Заряд попал в место, близкое к часовне. Был ли это злой умысел враждебных агентур или недосмотр, так и осталось тайной.
Сладкий дым петербургских костров
Наверное, у нас, еще недавно встречавших XXI век, есть какая-то особая связь и общность переживаний с теми, кто около ста лет назад провожал бурный XIX век и встречал новый 1900 год — год уже XX века. Мы, как и они, уже знали, что было в веке уходящем, и стремились предугадать то, что ждет впереди, надеялись на житейское счастье.
Декабрь 1899 года выдался морозным и ветреным. По давнему петербургскому обычаю и согласно распоряжению городских властей на улицах столицы запылали костры, устроенные стараниями дворников. Около огня могли погреться озябшие прохожие.
Дым от костров ветром разносился по улицам, ел глаза, но обывателями это воспринималось как радостная примета приближающихся рождественских и новогодних праздников. И вспоминались, должно быть, слова A.C. Грибоедова в «Горе от ума»: «И дым Отечества нам сладок и приятен»…
В предновогодние дни 1899-го на сцене Мариинского театра «в опере «Фауст» состоялись первые гастроли… г. Шаляпина». Артист московской оперы триумфально предстал перед столичной публикой в образе Мефистофеля.
В разгаре был сезон
Вечером улицы города оживлялись. Горожане спешили туда, где их ждали. Наслаждаясь запахами родных дымов, люди опасались пролетавших искр. Декабрьский «Петербургский листок» сообщал о случае с костром на углу Невского проспекта и Пушкинской улицы: «Довольно свежий ветер донес одну из шальных искр до каракулевой шубки проходившей дамы. Благодаря расторопному дворнику дама не запылала огнем, а «отделалась легким испугом»».
Но если не принимать во внимание такие непредвиденные обстоятельства, то в канун 1900 года все шло своим, установленным годами чередом. Исключение составил, пожалуй, великосветский бал, данный 30 декабря (по новому стилю) в Таврическом дворце. Сам замысел этого бала был необычен. «Дам, имеющих принять участие в танцах», просили быть в костюмах XVIII века, с головными уборами и прическами того времени. Бал получил название «Bal poudre» (бал пудры).
Ко дворцу подъезжали в каретах к 10 часам вечера. Ярко светились окна Таврического дворца, и белый снег искрился под светом сотен фонарей и рассыпанных по небу звезд. Гостей встречала устроительница бала — графиня Толстая. Современник воспоминал: «Зимний пейзаж сменился зеленью лавр и пальм декорированной залы, а обстановка нашего времени — живой движущейся картиной XVIII века, пудреными париками дам, туалетами «мервельез», «инкруаябль», прическами в стиле Людовика XVI и Марии Антуанетты».
Стильные костюмы для кавалеров были необязательны. Черные фраки и гвардейские мундиры составляли как бы рамку для этой исторической картины, представляющей парад женской прелести и изящества.
А рядом с танцевальным залом был знаменитый Зимний сад Таврического дворца. Он манил своей прохладой, в нем можно было отдохнуть. «Здесь были целые картины пестрых и ароматных гиацинтов. Громадные пальмы, вероятно, помнящие самого Потемкина, раскрывали свои широкие листы. Здесь зеленели лавры и ползли по стене вьющиеся растения. В бассейне били три фонтана, и электрические лампочки горели под водой… В соседних залах и за громадным трельяжем Зимнего сада был сервирован ужин». (Зимний сад Таврического дворца в скором времени срубят, чтобы на его месте устроить зал заседаний для нового представительского учреждения — Государственной думы.)
«Бал маркиз» под своей изящной оболочкой заключал и некоторое предчувствие. Настанет время, и многим из участников «Bal poudre» придется разделить судьбы маркиз эпохи Людовика XVI. И в далекой эмиграции с болью в сердце они будут вспоминать о поднимающемся к звездам дыме костров на улицах у Таврического сада. Дыме терпком и сладком одновременно.
Немецкий новый год
В начале XX века известная писательница Кармен Сильва (она же и Елизавета, королева Румынии) писала, что ее всегда тяготило, что Новый год здесь, на востоке Европы, в странах православного исповедания и календаря, начинается двенадцатью днями позже, чем на Западе: «И грустно было, что мы никогда не могли утешиться сладкой мыслью, что празднуем эти дни в одно время со всеми нашими близкими, оставшимися далеко-далеко…» Это обстоятельство не раз являлось для поэтессы и бывшей немецкой принцессы — «источником горьких слез…»