Петербургское действо
Шрифт:
«Ну, погоди, дастъ онъ теб!»
Дйствительно, черезъ мгновеніе дверь сразу отворилась настежъ, оттолкнутая сердитымъ движеніемъ, и чуть не треснула Жоржа въ лобъ.
На порог появился государь, блдный, съ поднятымъ смычкомъ, какъ если бы онъ собирался хлестнуть того, кто смлъ нарушать его занятія.
— Was wolleu Sie?! визгливо воскликнулъ, какъ всегда, по-нмецки Петръ едоровичъ. — Вы видите, вы знаете, заперто. Что вамъ?
— Ваше величество, извините, смутился принцъ, боясь познакомиться ближе со смычкомъ. — Но тутъ важнйшее дло, вотъ письмо, въ которомъ до вашего
— Письмо! Изъ-за письма вы… воскликнулъ государь.
— Но тутъ заговоръ, васъ убить хотятъ! закричалъ Жоржъ съ такимъ отчаяніемъ, что даже Нарцисъ выбжалъ изъ засады и перепугался чуть не на смерть.
Петръ едоровичъ, нсколько успокоившись. медленнымъ движеніемъ взялъ письмо тою же рукой, въ которой былъ смычекъ, повернулъ его два раза, покачалъ головою и выговорилъ:
— Мерзавцы, проклятый народъ! Ужь это десятое, коль не двнадцатое; кабы мн хотъ одинъ изъ нихъ попался.
— Тутъ, кажется, вс названы, произнесъ Жоржъ.
— Кто названы? Заговорщики, такъ я ихъ всхъ наизусть выучилъ! A доносители, мерзавцы, себя не называютъ. Ихъ бы я перебралъ всхъ. Какіе нравы, какіе люди! Администраторовъ нтъ, командировъ нтъ, солдатъ нтъ, духовенства нтъ, никого нтъ! закричалъ государь. — Понимаете вы, никого въ государств нтъ. A доносители есть! Доносчиковъ полонъ Петербургъ! И какіе доносчики: артисты, виртуозы!
Жоржъ стоялъ, изображая статую изумленія. Нарцисъ стоялъ за Жоржемъ, какъ-то скорчившись, вытянувъ черную, длинную шею впередъ, распустя толстыя губы. Онъ, не сморгнувъ, глядлъ на государя, вн себя кричавшаго съ порога:
— Но послушайте, дядюшка, кончилъ государь спокойно, прошу васъ, отнын и навсегда не безпокоить меня, когда я занятъ дломъ, подобнаго рода письмами. Даже если вы завтра получите доносъ въ аршинъ величиною, съ самой страшной надписью, то и тогда прошу васъ сжечь его въ камин, а ко мн съ пустяками не приставать. Вамъ это въ диковину, а я вамъ говорю, что я цлый мсяцъ живу въ Ораніенбаум подъ этими доносами, какъ подъ перекрестнымъ огнемъ въ пылу сраженія.
Государь снова стихнулъ, обернулся къ Нарцису и прибавилъ:
— A ты, черный чертъ, если еще кого допустишь до моихъ дверей, то черезъ часъ сядешь въ бричку и подешь въ Сибирь! A посл твоей Африки, тамъ теб покажется нсколько свжо.
И при этомъ государь уже добродушно улыбнулся и заперъ дверь. Жоржъ развелъ руками, повернулся и такъ, съ разведенными руками, прошелъ чрезъ весь дворецъ на свою половину.
XXX
На другой день вечеромъ была назначена репетиція квартета. Государь заране позволилъ ближайшимъ лицамъ пріхать чтобы критиковать и подавать совты.
Одна изъ маленькихъ залъ была освщена, а на средин разставлены пюпитры и государь, какъ ребенокъ, суетился, самъ поправлялъ все и замчалъ, что было не въ исправности.
Гостей пріхало изъ столицы человкъ двадцать, помимо тхъ, которые жили въ Ораніенбаум. Конечно, для нихъ не было ничего интереснаго въ этомъ квартет, который имъ пришлось бы еще другой разъ прослушать въ Петровъ день. Но не пріхать на приглашеніе государя теперь было гораздо опасне, нежели отсутствовать на большомъ
Выборъ участниковъ квартета доказывалъ, какъ нельзя боле, на сколько увлекался государь, когда запоемъ отдавался музык. Квартетъ состоялъ изъ фаворита Гудовича, съ которымъ онъ былъ за послдніе дни крайне рзокъ и придирчивъ; изъ какого-то сморщеннаго, какъ грибъ, съ отталкивающей физіономіей, старика шведа, когда-то найденнаго въ Петербург именно ради этихъ концертовъ съ государемъ. Старикъ, конечно, былъ замчательный скрипачъ, но все-таки его никто, помимо Петра едоровича, никогда бы не ршился допустить до себя. Старикъ шведъ, отчасти грязно одтый, съ какими-то красными крючковатыми руками, въ какомъ-то нелпомъ одяніи изъ коричневаго полинялаго бархата, съ какой-то пелериной на плечахъ, съ какимъ-то хвостомъ замасленнымъ сзади, былъ похожъ на невдомую хищную птицу и, конечно, не европейскую, а разв австралійскую.
Но этого было мало. Нужна была віолончель. A лучше всхъ игралъ на віолончели и даже особенно любилъ играть тотъ квартетъ, который былъ выбранъ теперь государемъ, не кто иной, какъ Григорій Николаевичъ Тепловъ. Опять таки ненавистное лицо государю.
Но государь-артистъ будто не имлъ ничего общаго съ государемъ-монархомъ. Музыка могла примирить его, хотя мимолетно, со всякимъ. И онъ самъ, за нсколько дней, написалъ письмо, прося злйшаго врага своего обрадовать его участіемъ въ квартет. Тепловъ, конечно, не замедлилъ отвчать согласіемъ и благодарностью за предложенную честь. Объяснивъ Орловымъ, что онъ будетъ участвовать въ концерт, онъ предупредилъ ихъ не удивляться и, чего добраго, не сомнваться, что онъ, разыгрывая совершенно иную преступную музыку въ оркестр заговорщиковъ на сходкахъ Орловыхъ, детъ разыгрывать квартетъ въ Ораніенбаумъ.
Около восьми часовъ вечера гости были въ сбор. Музыканты садились на мста, и государь, не только довольный, но счастливый, съ сіяющимъ лицомъ, добрый, ласковый, предупредительный со всми, былъ, казалось, теперь готовъ обнять каждаго, хотя бы злйшаго врага.
Онъ любезно разговаривалъ и съ австралійской птицей, и съ Тепловымъ. Голосъ его звучалъ такимъ дтскимъ довольствомъ и такимъ дтскимъ добродушіемъ, что если бы явился сюда на одно мгновеніе посторонній человкъ, не знающій ничего объ император Петр III и объ его самодержавств, то этотъ человкъ унесъ бы воспоминаніе, что видлъ однажды олицетвореніе самого добра, искренности, наивности и мягкосердія.
Музыка началась. У всхъ трехъ партнеровъ этого добродушнйшаго монарха-артиста сердце щемило. Каждый изъ трехъ зналъ наврное, что если совретъ хотя на іоту и собьетъ меломана-монарха, то этотъ добродушнйшій человкъ Богъ всть что скажетъ при всхъ. Боле всхъ, конечно, боялся Тепловъ. Онъ уже не въ первый разъ игралъ съ государемъ и зналъ, что иногда случалось изъ-за ошибки, часто даже собственной ошибки государя. Но Тепловъ былъ слишкомъ искусный музыкантъ, чтобы соврать въ квартет, который зналъ вдобавокъ наизусть уже лтъ шесть.