Петербургское действо
Шрифт:
Но боле всхъ заволновалась гвардія. Дармоды солдаты, привыкшіе по ротнымъ дворамъ къ жизни между курами, дтьми и бабами, валяться на печи отъ зари до зари, негодовавшіе еще недавно на простые парады и смотры, были совершенно поражены мыслью о войн.
Сначала прошла всть, и ей никто не врилъ, а затмъ всть была подтверждена указомъ государя, что первая выступитъ на войну и первая понюхаетъ пороху, конечно, гвардія. Люди пользовавшіеся каждымъ удобнымъ случаемъ, чтобы въ превратномъ вид представить вс распоряженія правительства, тотчасъ же распустили слухъ, которому всякій солдатъ радъ былъ врить. Слухъ этотъ былъ, что государь, хотвшій прежде раскассировать гвардію, подлавъ
Такъ или иначе, но гвардейскіе полки, въ особенности преображенскій и измайловскій, весь іюнь волновались безъ конца. Бабы плакались и причитали отъ зари до зари о томъ, что мужья осуждены на смерть.
Чьи-то деньги щедрой рукой сыпались въ ряды солдатъ. Конная гвардія, измайловцы, семеновцы, преображенцы, отъ капрала до рядового, съ утра ходили во хмлю. Случаи неповиновенія, открытаго буйства, относительно нелюбимыхъ офицеровъ все учащались. Въ преображенскомъ полку три ненавистныхъ солдатамъ офицера, Текутьевъ, Воейковъ и Квасовъ, даже опасались за свою жизнь.
Текутьевъ, однажды вечеромъ, на собственномъ ротномъ двор, въ темную ночь, получилъ страшный ударъ кулакомъ по голов. Онъ не могъ поймать оскорбителя, но видлъ, однако, на немъ свой преображенскій мундиръ.
Квасовъ, проходя, тоже ночью, по корридору ротной казармы, получилъ ударъ, но уже не кулакомъ, а ножомъ. По счастью, ножикъ скользнулъ, распоролъ ему сюртукъ, прорзалъ обшлагъ мундира и только разцарапалъ плечо. На его крикъ выскочило нсколько солдатъ, но злоумышленникъ тоже не былъ найденъ. На утро, когда Квасовъ и Воейковъ требовали выдачи этого человка, котораго солдаты, конечно, не могли не знать, то изъ толпы раздался крикъ:
— Небось, не выдадимъ! Обожди малость, скоро васъ всхъ голштинцевъ передушатъ!
И Квасовъ уже опасался бывать въ сумерки и по вечерамъ на собственномъ ротномъ двор.
Впрочемъ, лейбъ-компанецъ, теперь маіоръ, рдко бывалъ даже на своей квартир. Онъ проводилъ дни, а иногда и ночи около выздоравливавшаго племянника.
Вмст съ нимъ, не отходя вы на шагъ, ухаживала за юношей и Василекъ.
Шепелевъ поправлялся медленно, но къ концу мсяца былъ уже на ногахъ, и только немного блдный, немного слабый отъ большой потери крови. Вмст съ тмъ онъ возмужалъ. Въ лиц его и красивыхъ глазахъ уже не было прежняго юношескаго наивнаго выраженія. Глаза его будто подернулись легкой дымкой печали, дымкой пережитаго, выстраданнаго. Такія драмы, какъ его сердечная драма, не проходятъ даромъ, и даже не рана отъ шпаги Фленсбурга, и не потеря крови, а, главнымъ образомъ, рана, нанесенная въ сердце его Маргаритой, подйствовала на него, и если не состарла, то заставила возмужать.
Впрочемъ, со дня поединка, со времени болзни юноши, уже случились два событія, которыя въ жизни Шепелева и жизни княжны отдалили и будто поставили на второй планъ преступный и отвратительный поступокъ Маргариты.
Василекъ была неотлучно день и ночь у изголовья юноши, вопреки всмъ приличіямъ, вопреки собственнымъ свойствамъ характера, и на увщанія Квасова отвчала спокойно и твердо:
— Что мн! Пускай! Будь, что будетъ! Вдь я ему сказалась! Онъ знаетъ! Что-жъ тутъ скрытничать! A что про меня выдумаютъ злые люди, мн все равно. Господь видитъ, что я дурного не длаю. A ходить за нимъ, мн — сердце и
Черезъ недлю посл этого, почти безотлучнаго пребыванія у Шепелева, Василекъ, бывшая только раза два около больной тетки на минуту, собралась однажды снова провдать больную. Но явившіеся на квартиру Шепелева люди объявили, что барыня приказала долго жить, что по утру ее нашли скончаншейся.
Василекъ вздохнула, перекрестилась, пожелала тетк царства небеснаго, но совсть не укорила ее. Тетка лежала за послдніе дни въ совершенно безсознательномъ положеніи, Василекъ ничмъ не могла ей помочь, а здсь около этого человка, который былъ ей дороже всего на свт, она была полезна. Здсь именно сердце и совсть приказывали ей быть безотлучно. Вдобавокъ докторъ Вурмъ, пользовавшій юношу, сказалъ ей совершенно серьезно, что Шепелевъ многимъ обязанъ ей.
Василекъ вмст съ Квасовымъ прохлопотали три дня, похоронили Гарину, и княжна, приказавъ запереть опустлый домъ, вернулась снова въ маленькую квартиру выздоравливающаго.
A черезъ дней пять посл этого перваго событія случилось другое, даже не внезапное или нежданное, а понемногу не замтно готовившееся, но про него покуда знали только Василекъ и Шепелевъ.
Однажды вечеромъ Квасовъ, прійдя съ ротнаго двора въ квартиру племянника, засталъ Шепелева уже сидящимъ на кресл, а Василекъ наливала ему чай.
Квасовъ остановился, поглядлъ на нихъ, нюхнулъ съ присвистомъ изъ тавлинки и выговорилъ:
— Вотъ только тутъ и душу отведешь! Молодецъ, порося, давно бы теб сидть! Завалялся! Небось, поди и ноги трясутся, какъ у столтняго старца. Да, прибавилъ лейбъ-компанецъ, — тутъ вотъ тишь да гладь, а что, порося, у насъ творится, такъ бжалъ бы за тридевять земель.
— На ротномъ двор? спросилъ Шепелевъ.
— Да, кажись не нынче, завтра, ей Богу, офицеровъ перержутъ. A рчи такія слышишь, что волосъ дыбомъ становится. A главное, чего, подлецы, захотли? За нами тянутся! Мы щенка нмецкаго свергли съ престола и россійскую двицу, да дщерь Петрову возвели на его мсто. A они чего захотли? Вьявъ орутъ, законнаго государя и законнаго внука того же Великаго Петра, низвергнуть, а на его мсто нмецкую принцессу посадить! то-есть шиворотъ на выворотъ — верхъ тормашкой!
И Квасовъ злобно расхохотался.
— Поглядлъ бы я, хоть однимъ глазкомъ, каково бы это правленіе и царствованіе было, кабы Екатерину Алексевну царицей или регентшей объявить? Покуда Павелъ Петровичъ выростетъ, да приметъ правленіе, какихъ бы, голубушка, она пустяковъ натворила!
Квасовъ помолчалъ и прибавилъ снова съ презрительнымъ смхомъ:
— За нами тянутся! Мы, вишь, примръ! Нтъ, голубчики, это то же, да не то. Я теперь костьми лягу, коли какое только буйство на улиц будетъ. Законный царь всероссійскій, каковъ бы онъ непорядливый ни былъ, по его доброт сердечной и небольшому разуму, все-таки Петръ едоровичъ. А Павелъ Петровичъ еще мальчуганъ! И если бы Екатерина Алексевна попала за него въ правительницы, въ род Анны Леопольдовны, то опять будетъ на Руси полная безпорядица и смута. Все-таки она чужая намъ, ангальтская принцесса.
— Да, это истинно, вымолвила Василекъ, — хотя она и добрая, и ласковая, и совсмъ нту въ ней ничего нмецкаго, а все-таки рожденіемъ своимъ она чужая для нашего отечества. Все-таки она чужеземная принцесса, стало быть, опять то же, что была Анна Леопольдовна.
— Еще меньше того! воскликнулъ Квасовъ. — Анна Леопольдовна происхожденіемъ все-таки нашего царскаго дома была, а Екатерина Алексевна такая же русская, какъ вотъ графиня Скабронская. Только по имени.
Шепелевъ вздрогнулъ, поднялъ глаза на дядю и вдругъ выговорилъ слабо, но отчетливо и рзко: