Петербургское действо

Салиас-де-Турнемир Евгений Андреевич

На вопросы графа объ двиц, старушка, оказавшаяся ея теткой, охотно отвчала подробно:

— Она у насъ сглажена, ваше сіятельство. Не говоритъ ничего.

— Да хоть малость-то самую? спросилъ графъ, думая про себя: "И доброе дло. Болтушкой не будетъ".

— Ни-ни, государь мой, ниже сть и пить попросить не уметъ. Мычитъ или пальцами кажетъ. Нмая.

"Это бы еще не бда! сообразилъ про себя графъ, любуясь румяной великаншей. — Что нужно — пойметъ."

— И не слышитъ тоже ничего! продолжала тетка, соболзнуя.

— И глухая! воскликнулъ графъ.

— Глухая,

государь мой.

— Да хоть малость-то самую слышитъ! умолялъ уже почти графъ Іоаннъ Іоанновичъ.

— Ни тоись, ни сориночки не слышитъ! Хоть въ ухо ее тресни, не услышитъ…

Графъ вздохнулъ и развелъ руками.

"Не судьба"! подумалъ онъ досадливо. Нмую да глухую сдлать графиней Скабронской — казалось ему срамнымъ дломъ. Будь она богатющая и сановитая двица — а онъ мелкота, однодворецъ какой — тогда бы можно еще. И людямъ было бы не смшно и не зазорно, а такъ, въ его положеніи — дло выходило не покладное.

— A какъ звать?

— Агафья, по отечеству Семеновна.

— Агафья Семеновна. Да. Обида! повторялъ про себя графъ, глядя въ румяное и пухлое лице двицы. И сдобна, и крпка была двица, чего больше. Показалась она графу малость дурковата, но за то лице все такое блое и алое, здоровое да веселое…. Стоитъ она, глядитъ на него, да смется. Малость пучеглаза — да это не лихъ. Малость какъ будто ротозя — да это бы тоже не лихъ. Лтомъ мухи въ ротъ залзутъ — да это что-жъ!… Развелъ Іоаннъ Іоанновичъ руками, поклонился обимъ и вышелъ изъ собора съ досадой на сердц. Не будь двица глухонмая, то чрезъ мсяцъ была бы его законная жена. Съ той поры, вернувшись въ Петербургъ, Іоаннъ Іоанновичъ и смотрины невстъ бросилъ. Посл новгородской двицы, вс петербургскія казались ему и тощи, и жидки, и худотльны, и поджары и вс, какъ сказывается: макарьевскаго пригона!

— Обойдусь и безъ супруги, коли Богъ не веллъ найти подходящую. A жениться на хворобной какой, чтобъ умерла — не стоитъ того.

За это время въ жизни графа былъ только одинъ, какъ увидимъ дале. крупный, любопытный случай: появленье изъ Франціи родного внука парижанина. Раздлавшись съ этимъ внукомъ и единственнымъ законнымъ наслдникомъ и въ то же время бросивъ совсмъ мысль о женитьб, графъ позвалъ своего перваго дворецкаго Масея и любимаго человка Жука (какъ было его имя при святомъ крещеніи — никто не зналъ), веллъ имъ созвать всю дворню, начиная отъ повара и поварихъ и кончая послднимъ "побгушкой" Афонкой, которому было четырнадцать лтъ.

Около сотни дворовыхъ собрались въ залу и стали рядами по стнамъ, пуча глаза на барина и не зная драть ли ихъ согнали, или обдариватъ.

— Должно бытъ драть, по тому случаю, что нын не Рождество и не Пасха.

Графъ вышелъ изъ опочивальни въ сопровожденіи засдателя и повытчиковъ изъ суда, слъ въ кресло на возвышеніи и сказалъ:

— Слушайте, мои врные рабы, и ты, Масей, отвтствуй мн за нихъ, потому что не годно за разъ всмъ имъ горланить. Срамно будетъ слушать, да и оглушатъ, черти. Ну, Масей, говори, люблю ли я васъ, моихъ врныхъ холопей, царемъ и великимъ императоромъ мн жалованныхъ и Богомъ мн подвластныхъ? Ну, люблю ль и милостью моей взыскиваю ли по мр служенья каждаго?

—

Любишь, родной и именитый графъ, ваше сіятельство? кормилецъ и поилецъ нашъ, бойко и громко отвчалъ Масей наканун выученное и вдолбленное ему въ голову, самимъ Іоанномъ Іоанновичемъ.

— Обидлъ ли я кого когда?

— Николи сего не видывано и не слыхивано было, именитый графъ.

— Училъ ли я васъ, когда нужда была?

— Училъ, батюшка, училъ. На томъ теб душевно благодарствуемъ.

— Отдамъ ли я отвтъ Богу, что забывалъ и пренебрегалъ учить васъ уму-разуму?

— Нтъ, родимый. Въ семъ ты не гршенъ, завсегда училъ.

— Ну, любите ль и почитаете ль вы меня, вашего господина?

Гулъ глухой пошелъ по зал; холопы, не стерпя вопросовъ такихъ необычныхъ — заговорили вдругъ. не смотря на запрещенье, но графъ не разгнвался.

— Ну вижу, что любите… Слушайте же, что честь будутъ вамъ вотъ эти кровопійцы! показалъ графъ на засдателя и повытчиковъ. — Ну крючокъ, прочисти глотку и чти.

Чиновникъ откашлялся и началъ читать.

Чтеніе продолжалось долго.

Иныхъ отдльныхъ словъ и цлыхъ страницъ тетради изъ желтоватой бумаги врные слуги графскіе не поняли совсмъ. но все содержанье и смыслъ тетради поняли ясно, хотя сразу не поврили и думали, что баринъ глаза отводитъ, и себ на ум — затялъ что-то преэхидное. Должно быть сейчасъ посл чтенія, всхъ передерутъ, а то и совсмъ что-нибудь необыкновенное выйдетъ.

Тетрадь оказалась завщаніемъ графа, которое гласило, что посл его смерти вс вотчины и имнія его отходятъ во владніе различныхъ монастырей. Дворовые же люди, начиная съ дворецкаго Масея и кончая побгушкой Афонькой, получатъ вольную и большое денежное награжденіе.

Масею приходилось тысяча рублей, лисья шуба и все платье, а Афоньк 25 дублей и два холста.

— Слышали? воскликнулъ графъ въ конц чтенія. — Отвчай вс….

— Слышали! рявкнулъ стоустый пучеглазый зврь.

— Ну, кровопійца, читай загвоздку…. обернулся графъ къ засдателю суда.

Чиновникъ прочелъ еще страницу, въ которой говорилось, что если графъ умретъ въ поко и благоденствіи, и если утшительнаго житія его будетъ еще лтъ хоть десять, и будетъ ему мирная кончина, — то оное его завщаніе будетъ нерушимо исполнено. Если же кончина графа будетъ, чего Боже избави, — отъ руки злодя и татя, лихаго человка, или даже отъ покуса собаки, выпаденія изъ рыдвана, сокрушенія конями, отравленія зельемъ, яствами, наварками, или отъ какого иного несчастія, въ которомъ будетъ повиненъ хоть одинъ кто-либо изъ дворовыхъ — то завщаніе сіе силу свою получаетъ таковую, каково есть писаніе вилами по вод.

Въ начал никто, кром Масея — ничего не понялъ изъ этой выдумки графа, но затмъ въ теченіе нсколькихъ дней холопы поняли что надо беречь барина всячески, что слово его крпко. И если онъ скончается мирно, не отъ бды какой, а своею графскою, отъ Господа Бога уготованною смертію, — то вс они будутъ и вольные и награждены рублями на разживу.

Съ той поры дворня берегла своего барина, какъ зницу ока, и съ каждымъ годомъ все боле и боле ублажала, леляла и въ глаза ему глядла.