Петербургское действо
Шрифт:
— Въ ссылочныхъ мстахъ таковыхъ теперь нту! замтилъ Пассекъ.
Молодежь невольно разсмялась и поднялась съ мстъ.
И, не смотря на то, что въ это утро, конечно, имъ было не до веселья, Орловы со смхомъ, сопутствуемые пріятелями. вышли въ буфетъ и начали таскать изъ шкафовъ все, что попадалось, — бутылки и състное.
Но въ ту минуту когда очищались шкафы и полки холодной кладовой, вдругъ надъ молодыми людьми раздался громовой голосъ:
— Это что? Ншто это можно? Ахъ головорзы, разбойники!
И Агаонъ въ тулуп и шапк, багрово-синій отъ мороза, очутился среди молодежи.
—
— Стало-быть нужно было, гнвно воскликнулъ Агаонъ.- A вамъ все-жъ-таки не рука лазать, да шарить въ моихъ шкафахъ. И посуду переколотите, да безпорядицу еще такую надлаете, что въ мсяцъ не разберешься! Это еще что? Пошелъ, пошелъ! Не тронъ! Не дамъ! крикнулъ онъ на Алекся Орлова, отнимая у него блюдо съ остатками гуся и капусты.
— Ну, полно, оошка! угрюмо вымолвилъ Алексй, уступая однако блюдо старому лакею. — Круто вдь приходится, не до смху, брать; и прибираться теб не придется тутъ. Сегодня же мы подъ арестъ махнемъ, а тамъ и въ ссылку.
— Должно быть! Такъ мы въ ссылку и похали! шалишь, паренекъ! Густо хлебать хочешь. Пускай другіе дутъ! Не на то я васъ махонькими сморкаться училъ въ платочки, да теплой водичкой раза по два въ день подмывалъ… A теперь вишь вы въ ссылку подете!…
Молодежь примолкла и прислушалась къ словамъ старика.
— Разднусь вотъ, отогрюсь, подамъ всмъ закусить, да и поясню, какъ вамъ озорникамъ изъ бды вылзти… Вотъ серебряныя миски на головы-то вздвать умете, а чуровать себя не умете. Мн же приходится васъ выручать!
Такъ какъ старикъ дядька никогда зря не болталъ и не шутилъ въ серьезныя минуты жизни своего Григорія Григорьевича, то каждое слово Агаона имло теперь особенное значеніе. Никогда еще такія слова его не оказывались потомъ пустяками. Это знали даже вс пріятели Орловыхъ, и теперь вдругъ вся молодежь, побросавъ, кто тарелку, кто ножикъ, кто соусникъ, окружила стараго дядьку.
— Что ты, оошка? выговорилъ Алексй Орловъ первый, подходя и пытливо вглядываясь въ замороженное лицо старика. — Ты, смотри, не балуй; врно сказываю, не до смху намъ.
— Ну, ладно, учи больше. Уходите наперво отсюда. Вишь все переворошили какъ! Принесу закусить и разскажу кой-что новешенькое.
— Да ты гд былъ-то? подступилъ Григорій Орловъ.
— A былъ тамъ, гд меня нту, Григорій Григоричъ. И вы тоже чудны. Ншто со мной когда бывало, чтобъ я спозаранку сбжалъ со двора, не давъ вамъ покушать, такъ, ради бездлья? Эхъ вы, то-то вотъ! Я за утро-то столько дловъ передлалъ, что у меня въ голов теперь вьюнъ вьюномъ. Дайте передохнутъ, говорю, и все выложу.
Офицеры вышли снова въ гостинную, недоумвая переглядывались, но невольно пріободрились и начали шутить. Братья Орловы боле другихъ начали надяться, что лакей дядька что-то выдумалъ или узналъ новое. Но они все-таки чувствовали, что за соломенку хватаются.
— Да вретъ просто, замтилъ Пассекъ.
— Нтъ, Петръ Богданычъ! отозвался Алексй. — Не знаете вы нашего ошку. Онъ зря никогда рта не разинетъ, когда намъ не до смху.
— Вотъ чудное-то дло будетъ, замтилъ едоръ Орловъ,
И вдругъ, сообразивъ будто нелпость этого, едоръ Ордовъ махнулъ рукой и прибавилъ:
— Эка пустяковина! И мы-то дураки тоже. Весь Петербургъ обшарили и ничего не сдлали, а тутъ вдругъ, нашъ старый хрычъ Агаошка что-нибудь надумалъ.
— Конечно, пустяки, угрюмо отозвался Ласунскій. Но Алексй пристально взглянулъ въ глаза брата Григорья и выговорилъ:
— Ну а ты, Гриша, что думаешь?
Григорій развелъ руками и тихо вымолвилъ:
— Да я-то знаю, что оошк случалось мн такія дла обдлывать, что самъ Фридрихъ кабы узналъ, такъ за своимъ нмецкимъ ухомъ почесался бы и позавидовалъ.
Чрезъ нсколько минутъ Агаонъ, понукаемый Алексемъ Орловымъ, не столько ради закуски, сколько ради того, чтобы узнать поскоре принесенныя имъ всти, накрылъ столъ и подалъ кушанье. Вс услись, исполняя упрямое требованіе дядьки прежде откушать, и стали сть, весело и охотно. Агаонъ сталъ около стула своего любимца, Григорія Григорьевича, и началъ, какъ бывало всегда въ серьезныхъ случаяхъ, длать ему допросъ.
— Ну! знаете-ли вы кого мы нарядили въ Красномъ Кабачк? началъ онъ медленно и съ самодовольствомъ.
— Ну, здравствуйте! воскликнулъ Алексй. — Какъ всегда! началъ оошка съ Адама. Иди прямо къ длу, пытатель! Вдь эдакъ завсегда, только дыбковъ да плетей не хватаетъ, а то бы чистый застнокъ вышелъ, какъ у Бирона бывало.
— A ты попридержи-ка языкъ, огрызнулся Агаонъ. — Плети да застнокъ припуталъ…
— Да нельзя-же, оошка, съ Адама начинать.
— Съ какого теб Адама? Что ты гршишь? Я объ голштинц спрашиваю.
— Оставь его, Алеханъ, ты вчно мшаешь и дло оттягиваешь. Пускай хоть съ Адама начинаетъ, да только чтобы толкъ вышелъ. Онъ у насъ умница!
— Вотъ то-то! Да! отозвался Агаонъ. — И прималкивай, обернулся онъ къ Алексю. — Вы ему прикажите вс прималкивать, а то и впрямь до вечера не кончу. Ну слушайте, Григорій Григоричъ. Кого вы въ миску-то нарядили, знаете-ли?
— Знаю давно, голштинецъ, т. е. фридриховскій посланецъ, фехтмейстеръ Котцау, покорно приготовился отвчать на допросъ Григорій Орловъ, какъ будто все боле чуя, что Агаонъ принесъ, если не спасеніе, то отсрочку ожидаемаго съ часу на часъ ареста.
— Ну, ладно, вотъ онъ это и есть пущенный гонцомъ отъ Хредлиха. Ну, вотъ, покуда вы бгали по Питеру, да просили заступничества у разныхъ вельможъ, я сидлъ у себя въ прихожей и свое дло надумалъ. Ваши-то вс заступники при Лизавет Петровн зубасты были, а нон вс хвосты поджали. A нон, доложу я вамъ, вся сила въ нмц. Вы не ухмыляйтесь, я хоть и крпостной вашъ холопъ, а это мн сдается врно. Вотъ я и надумался, дай думаю я, черезъ своихъ пріятелей, тоже холоповъ, свою канитель заведу. Ну, вотъ я третій день и мыкаюсь, изъ дома пропадаю, а нын съ зари провалился. Вонъ Алексй-то Григорьичъ, по своему ребячеству и малымъ годамъ, небось, подумалъ, что молъ Агаонъ запоемъ запилъ. Не пивши никогда за всю жизнь, теперь изъ кабака не выходитъ. Хитеръ, вдь!!