Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
– Савватий, немедленно прекрати! – Валентина Ивановна была явно раздосадована. – Не до смеха теперь.
– А я и не шучу вовсе. Прочитал писульку эту, и подумалось мне: не гоже из-за такой ерунды праздник портить. Тем более, бабушка ещё надвое сказала – вдруг Павел Петрович до нас добраться не сможет…
– Ты это о чём? – строго спросила его хозяйка.
– Так, к слову пришлось. Плохие погодные условия, в связи с этим непредвиденное опоздание транспорта… То, сё… Тротуары скользкие… Мало ли что в нашей жизни случается?.. Вдруг… ненароком…
– То-то!.. Ты говори,
– Я ведь собственно по делу, – в одну секунду Савва из безпардонного нахала превратился в кроткую овечку, – за кофтой Зинаиды Николаевны зашёл: что-то ей зябко стало. Прощение просим, ежели помешал.
Прихватив кофту Зинаиды, он исчез за дверью столовой, где танцы были в самом разгаре.
– Ба, а Павел Петрович – это военный, который у тебя над кроватью в рамочке висит? – донёсся с дивана слабенький голос Матюши.
От неожиданности Валентина Ивановна в очередной раз вздрогнула.
– Ты что?!.. Не спал?..
Матюша блаженно потянулся и, улыбаясь, признался, как в самом сокровенном:
– Сначала было так весело!.. Всё кружилось, летало… И ты, и твоё кресло… а потолок даже падал на меня и я… Проваливался куда-то… в самую глубину… А диван, знаешь, то поднимался… высоко-высоко!.. То вдруг падал, жутко низко… Так, что дух захватывало… Как на качелях… Только жутчее!..
В другое время Валентина Ивановна в подобной ситуации вышла бы из себя и учинила предполагаемому "змею-искусителю" ребёнка самый настоящий разгром, но сейчас мысли её были заняты другим, и она только горестно вздохнула:
– Несчастный ребёнок!..
– И ничего подобного!.. – тут же возразил Матюша. – Я самый из вас счастливый!.. Всё сам могу!.. Я не ребёнок!.. И это я сам напился!.. По собственному желанию… А сейчас погоди, ба… Я опять полетаю…
И, блаженно улыбаясь, Матюша закрыл глаза.
Из столовой в гостиную влетела возбуждённая, раскрасневшаяся Капа. Уже давно замечено, когда дело касается любви, женщины необыкновенно хорошеют. В глазах появляется загадочный блеск, щёки окрашиваются прелестным румянцем, алые губки приоткрываются, учащённое дыхание заставляет волноваться грудь, и вся она изнутри светится каким-то удивительным светом. Капитолина в это мгновение была прекрасна!..
– Баба Валя!.. Знаете, что мне Костик только-только сказал? "Вступай, – говорит, – Капитолина в комсомол, и через три дня мы поженимся…" Нет!.. Вы представляете?!..
– Ну, а ты что?..
Капитолина зарделась ещё сильнее.
– Смущаюсь я… Какой девушке замуж не хочется?.. Но… Ведь не люблю я его совсем. Ну, даже ни капельки… И потом "комсомол"!.. – она брезгливо пожала плечами. – И не знаю даже, на что решиться?!..
Баба Валя поморщилась:
– Никогда не верь пьяным мужикам!.. У них язык с умом не в ладу. Такого наговорят, хрен с редькой слаще мёда покажется!.. А на деле – болтовня одна. Утром заставь его повторить, в чём давеча клялся, вспомнить не сможет. Так что поберегись!..
– И я думаю, – Капитолина к происшедшему отнеслась очень серьёзно. – Но с другой стороны… Он "честное комсомольское" дал!.. И, знаете, так серьёзно, "со значением" убеждал: "Вступай, мол!..". Только
На Красной площади фанфары пропели «Слушайте все!».
Матюша стоял на трибуне мавзолея, а рядом с ним – люди в чёрных костюмах с бокалами шампанского в руках. Он никого из них не знал, но это было совсем неважно, потому что внизу, прямо под трибуной сидел на колченогой табуретке самый дорогой для него человек на этой земле – папа. Это для него Матвей устроил этот праздник!.. Он был очень торжествен и серьёзен, и лишь одного Матюша не мог понять: почему папа не надел своего парадного костюма с орденами и медалями. Длинная белая рубашка, очень похожая на Матюшину ночнушку, свисала с папиных плеч почти до самой земли и руки за спиной у него были связаны белой верёвкой, на которой Капа сушила бельё во дворе… И ещё!.. Какие у папы грустные, страдальческие глаза!.. Почему?!..
– Парад!.. Равняйсь!.. Смирно!.. Для встречи справа и слева… на караул!..
Грянул духовой оркестр, и по брусчатке Красной площади перед трибуной мавзолея, чеканя строевой шаг, прошёл тот самый военный, который висел над бабушкиной кроватью в рамочке.
– Здравствуйте, товарищ!.. – что есть силы попытался крикнуть Матюша, но слабый шёпот тихо выполз изо рта у него. Как ему было стыдно!..
Военный громко засмеялся, так что гулкое эхо прокатилось по пустынной площади, а люди в чёрном подняли вверх бокалы и дружным хором ответили.
– Здравия желаем, товарищ Главный Герой Советского Союза!..
– Поздравляю вас с днём рождения моего папы!..
– Ура!.. Ура!.. Ура!.. – троекратно гаркнули они и залпом осушили свои бокалы.
Военный остановился перед трибуной и грозно спросил у папы:
– Ты когда успел так набраться?!..
Папа в ответ что-то пробормотал, но что Матюша не услышал.
– Смотри у меня!.. В следующий раз вылетишь из приличной компании, как пробка из бутылки! – и погрозил папе палцем.
Сердце Матюши разрывалось от жалости и любви!
– Папа!.. – закричал он. – Не бойся!.. Я с тобой!..
Но опять крик у него вышел какой-то жалкий… Безпомощный…
Пустые бокалы полетели на мостовую. Те с хрустальным зонном разлетелись на мелкие кусочки, а люди в чёрном загалдели, как стая потревоженного воронья.
– На посошок!..
– Сначала стременную!..
Они набросились на Матюшу и с криками: "За дорогого юбиляра!", – стали подбрасывать его вверх, к самому потолку.
– Мы всех врагов победим! – кричал Матюша, пытаясь вырваться из цепких рук. – Мы даже их уничтожим!..
– Он заснул… Бедный мой мальчик!.. – раздался над ним такой родной и любимый голос мамы.
– Потому что мы этого очень хотим! – он ни за что не хотел сдаваться.
– Савва, когда гости уйдут, отнеси его в кровать…
– И мы это, конечно, сможем!..
Матюша открыл глаза.
Гости, действительно, расходились. В прихожей стоял обычный в таком случае гомон: