Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
– Посиди тут, охолонь чуточку… А я скоро!.. – и, подхватив магнитофон "Комета" – большую редкость в Краснознаменске, быстренько шмыгнула в столовую, на ходу бросив в пространство: – Я вернусь сейчас, только музыку отнесу!..
Пётр достал белоснежный платок и заботливо вытер глаза жене.
– Ну, что?.. Успокоилась?.. Вот и умница… Больше не пугай меня так. Ладно?..
Зиночка посмотрела на него пустыми, лишёнными всякого выражения глазами и еле слышно проговорила:
– Не сердись… Сама не знаю, что на меня нашло…
В столовой грянула модная зажигательная румба: "Из Стамбула в
– Имею честь с прискорбием объявить – танцы!.. Зинаида Николаевна в связи с острой нехваткой в нашей компании особ женского пола, мужественная часть партактива Краснознаменска умоляет: не откажите!.. Если потребуется, мы все готовы стать на колени!..
Зинаида отважно вскинула свою очаровательную головку.
– Этого допустить никак нельзя!.. Что подумает общественность, если всё партийное руководство города будет стоять на коленях?!.. Позор! – и она решительно пошла туда, где так призывно звучала музыка, где царило радостное, праздничное настроение и где можно было отрешиться ото всех проблем.
Костик галантно посторонился, пропуская её, и торжественно возгласил:
– Товарищи!.. Для встречи справа и слева, а также строго по центру – на краул! – и заиграл на губах марш "Прощание славянки!".
Пётр остановил его:
– Константин, объясни мне твой феномен: пять минут назад тебя никак нельзя было отнести к роду человеческому. Как это ты сумел за такой короткий срок в себя придти?..
– А это мой тайный секрет! – от важности Костик раздулся, как крыловская лягушка. – Комсомольский вожак обязан из любых ситуаций с честью выходить!..
– Пять с плюсом тебе, "вожак"!.. Завтра утром откроешь мне свой "тайный секрет".
– Ни за что!.. Даже под пыткой!..
И мужчины скрылись в столовой, где гремела музыка, слышался беззаботный смех и, казалось, этот праздник жизни не закончится никогда.
А старики опять остались вдвоём.
В камине слабо потрескивали догорающие поленья, блестящий маятник в напольных часах мотался из стороны в сторону, безжалостно отсчитывая убегающие секунды. Алексей посмотрел на сестру. Боже!.. Какая она маленькая, беззащитная!.. Сжавшись в комок, Валентина сидела в своей инвалидной каталке и ждала… Вот сейчас, с минуты на минуту, раздастся звонок в дверь, неминучая беда без спроса войдёт к ней в дом и поломает жизни всех его обитателей. Глаза её были переполнены страхом, костлявые кисти старческих рук мёртвой хваткой впились в подлокотники кресла, на лбу выступили капли пота. Алексею было безумно жаль сестру, но он сознавал: помочь ей он не в силах… Всегда, особенно в детстве, да и в зрелом возрасте тоже, он ощущал, что она старше, а стало быть, сильнее, опытнее, мудрее его… И вот впервые в жизни, только теперь, она в его глазах стала такой маленькой, такой беззащитной, что хотелось взять её за руку, погладить по головке, сказать добрые слова утешение и поддержки… Но где их найти?..
– Ничего, сестрёнка… Держись… – сказал он, но руки не взял и по голове не погладил.
Валентина в ответ глубоко и горестно вздохнула, улыбнулась жалкой благодарной улыбкой.
– Спасибо, Лёшенька… Ты всей правды не знаешь, и слава Богу!.. А вот если тебе
– И не надо… Не хочешь, не говори… Я тебя неволить не смею.
Валентина благодарно пожала ему руку.
– Я и без тебя знаю, утешить меня нельзя, но уже одно то, что ты рядом, и не ругаешь, не коришь, не обвиняешь – лучшая награда и помощь.
– О чём ты?!.. – недовольно поморщился Алексей. – Мне ругать тебя не за что. Тем более, винить. Человек сам над собой суд творит, и страшнее этого суда только кара Отца Небесного. А я… Не менее твоего грешен, поверь. Все мы грехами своими, как тенётами опутаны, и хоть тонка паутина, а разорвать – не всякий может.
– Ну, это ты, положим, лукавишь, – усмехнулась Валентина. – Тебе твои грехи на Страшном судилище простятся, потому как в сравнении с моими ничтожны они… – вдруг она вздрогнула, прислушалась. – Будто кто под окнами ходит?.. Слышишь, снег скрипит?..
Алексей встал, подошёл к окну. Сложил ладони "домиком", прижал их вплотную к стеклу, чтобы хоть что-то разглядеть в кромешной тьме.
– Нет никого. Тебе показалось…
– Вот уж не думала, не гадала, что в страхе помирать буду. Словно девчонка сопливая, от каждого шороха вздрагиваю!.. И главное, кого боюсь-то? Собственного сына!.. Признаться совестно!.. Ох!.. Скорее бы уж!..
Савва не выдержал, хмыкнул. То ли надсмехаясь, то ли сочувствую. Старики вздрогнули, обернулись. Увлечённые разговором, они не заметили, что в комнате ещё кто-то есть.
– Ты давно здесь? – встревожилась Валентина Ивановна.
– Не очень, – отозвался тот.
– Вот уж не думала, Савватий, что ты подслушивать любишь.
– Что сделаешь?.. Специальность у меня была такая, – попробовал сострить, но заметив, что старики не очень его шутку оценили, тут же пошёл на попятную. – Да я и не слышал ничего толком… Зашёл, вижу, вы разговариваете, решил про себя: неделикатно беседу прерывать.
– Скажите, Савватий, почему вы мою записку Петру Петровичу не отдали?
– Я же объяснил, – откровенно насмехаясь, тот улыбался во весь рот. – Через прореху провалилась.
– Какую записку? – заволновалась Валентина Ивановна.
– Вот эту, – Савва достал записку из кармана, протянул хозяйке.
Та взяла, стала читать.
– Так вы её прочитали? – спросил Алексей Иванович. Среди прочего он страшно не любил человеческой нечистоплотности и тут же ощутил, как во рту у него появилась брезгливая оскомина.
– А почему нет? – нахально отозвался тот.
– Вам, очевидно, мама в детстве забыла объяснить, что читать чужие письма, неприлично, – не без доли сарказма сказал Алексей Иванович.
– Я мамку свою и не помню вовсе, без неё рос. Сирота я… Так что объяснять мне, что такое хорошо, а что такое плохо, Владимиру Владимировичу пришлось…
– Какому Владимиру Владимировичу? – не понял Богомолов.
– Маяковскому "Крошка сын к отцу пришёл…" Неужто не помните?.. – Савва искренне удивился. – Так вот, про чужие письма папа тот ничего "крошке сыну" не сказал. Откуда ж мне было знать?..