Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945

Рудель Ганс Ульрих

– Ты должен немедленно приземлиться.

Я выпускаю шасси, закрылки и приземляюсь, пока «мустанги» не развернулись, чтобы пойти в атаку. Вынужденная посадка – всегда нервное дело, поскольку в это время самолет совершенно беззащитен и ничего нельзя сделать до самого последнего момента, когда машина не остановится. Хофмайстер, по-видимому, оказался не столь удачлив, как я, – он куда-то пропал. Мой самолет все еще бежит по земле, когда я вижу над собой заходящие для атаки «мустанги» – один из них идет прямо на меня. Я поспешно откидываю фонарь – хотя самолет еще движется со скоростью примерно 50 километров в час, – перебираюсь на крыло и спрыгиваю на землю. Я лежу плашмя, когда «мустанг» открывает огонь. Мой самолет, продолжая двигаться вперед, загорелся с первого же захода. Я рад, что меня в нем нет.

У нас на нашем аэродроме не было противовоздушной артиллерии, поскольку никто не ожидал, что нас придется переводить сюда. Из-за бомбежек производительные возможности настолько сократились, что мы уже не в силах защитить все наши аэродромы. Враги, имевшие неограниченные запасы

в своем распоряжении, могут установить зенитки на каждом углу. Мы, к несчастью, на это не способны. «Мустанги» рассредоточиваются над аэродромом и начинают методичное, как в мирное время, упражнение в стрельбе. Моя эскадрилья, которую требуется заправить бензином и пополнить бомбами, в это время находилась на земле. Множество транспортных самолетов, которые доставляют боеприпасы, бензин и бомбы, совершенно открыты. Пригодные для использования самолеты стоят в импровизированных ангарах в лесу, и в них трудно попасть. Но ремонтируемые и транспортные самолеты с бомбами и бензином летят на воздух; «мустанги» уничтожают все, что видят их пилоты. Меня охватывает ярость, но мы не в силах нанести ответный удар. Весь аэродром покрывается дымом. Сквозь него видны горящие истребители. В этой сумятице можно подумать, что наступил конец света. Хоть звучит и абсурдно, но мне захотелось заснуть: ведь когда я проснусь, все уже кончится. Если парень, который приближается ко мне на своем самолете, меня убьет, то пусть это произойдет во сне.

Пилот «мустанга», который поджег мой самолет, по-видимому, заметил, что я лежу на земле неподалеку. Возможно, он видел, как я выбирался из машины. Так или иначе, но он делает на меня заходы снова и снова. Должно быть, не может четко разглядеть меня в прицел. Желая проверить, жив ли я после его атак, он спускается на высоту 4–5 метров, чтобы разглядеть меня. Я лежу неподвижно на животе, только немного поворачиваю голову, чтобы бросить на него взгляд из-под полуопущенных век. После каждого захода в меня летят песок и земля от пуль, ввинчивающихся в землю справа и слева. Попадет ли он в меня в следующий раз? Но бежать нельзя – тогда он не отстанет от меня наверняка. Остается лежать; это время кажется мне вечностью. Но вот, похоже, он израсходовал патроны, поскольку, пролетев прямо надо мной, улетает прочь. Его коллеги тоже использовали свои боеприпасы, и надо признать, очень успешно. Самолеты строятся в боевой порядок над аэродромом и летят прочь.

Наш аэродром представляет собой ужасную мешанину, особенно с первого взгляда. Первое, что я делаю, – это ищу лейтенанта Хофмайстера. Его самолет лежит на краю аэродрома – должно быть, лейтенант промедлил и его подбили при посадке. Лейтенант ранен; одну ногу придется ампутировать. Пятьдесят самолетов горят и взрываются на летном поле. К счастью, только несколько из пригодных для использования самолетов, укрытых в ангарах, подверглись налету. Когда я посещаю каждое подразделение, мне сообщают, что наземный персонал, как было приказано, вел непрерывный огонь из стрелкового оружия – пистолетов-пулеметов, винтовок, пулеметов и револьверов. Около аэродрома лежало четыре «мустанга». Учитывая, что у нас не было зенитных орудий, это можно было считать превосходным достижением. Для «мустангов» наш аэродром не стал легкой учебной целью. Через несколько дней к нам прибыла противовоздушная артиллерия, и столь же успешных рейдов у американцев больше не было.

На немецких самолетах часто летали румынские летчики, поскольку их подразделения получали немецкую технику. Сейчас на этих самолетах румынские опознавательные знаки, и они воюют на стороне русских. База румынских самолетов располагалась недалеко от нас. Поэтому мы потратили два дня на атаки с низкой высоты на аэродромы в районе Карлсбурга, Кронштадта и Германнштадта. Злые языки утверждают, что мы подражаем «мустангам» – они делали то же с нами раньше. Мы уничтожаем более 150 самолетов на земле и несколько в воздухе; по большей части это тренировочные и курьерские самолеты, но даже они служат на пользу румынских авиационных сил. Успех этих атак в большой степени зависит от силы сопротивления на земле.

Сражения в Румынии подходят к своему завершению. Советское наступление затопило всю страну, и теперь русские пробиваются к Венгрии везде, где это возможно. В настоящее время по Ротер-Турмскому проходу движутся, не соблюдая дистанцию, конвои в направлении на Германнштадт. Боевые вылеты против вторгнувшихся танковых колонн особенно тяжелы, поскольку эти колонны особенно хорошо прикрыты артиллерией. Во время одного из вылетов к северной части прохода 40-миллиметровый снаряд разбивает фонарь моей кабины, и я внезапно оказываюсь сидящим на открытом воздухе. К счастью, ни одного осколка в меня не попадает.

В тот же день офицер разведки сообщает, что почти каждый день слушает по радио пропагандистские передачи на немецком языке, главным образом рассказы о зверствах немецких солдат и призывы к партизанской войне. Передачи всегда начинаются со слов: «Говорит Кронштадт». Связавшись с штабом авиагруппы, я прошу разрешения на налет на радиостанцию. Мы делаем этот налет, но оказывается, что на следующий день ее уже починили. Придется всерьез взяться за этих провокаторов. Утром мы направляемся к Кронштадту – старому поселению трансильванских саксонцев. Город поблескивает прямо по курсу в утреннем тумане под первыми лучами солнца. Нам не требуется лететь к городу – станция выдает свое присутствие двумя своими мачтами, стоящими на главной дороге примерно в восьми километрах севернее. Между высокими мачтами стоит небольшое строение, нервный центр всего передающего

организма. Когда я подлетаю ближе, готовясь к атаке, то вижу, как из двора этого здания выезжает машина. Если бы я был уверен, что именно пассажиры этой машины – те самые люди, что призывали партизан бить нам в спину, я бы потрудился их поймать. Машина исчезла в лесу, ее пассажиры могут наблюдать нашу атаку на передающую станцию со стороны. Спускаться слишком низко мне нельзя – мачты соединены кабелями, и я легко могу влететь прямо в них. Наконец маленькое здание в прицеле, и я нажимаю кнопку бомбосбрасывателя, вывожу самолет из пике и делаю круг вокруг мачт, желая посмотреть на результаты, пока моя эскадрилья снова не построилась в боевой порядок. Случается так, что одна из моих маленьких 10-килограммовых бомб попадает в верхушку одной из мачт; мачта надламывается и сгибается под ровным углом. Домика внизу не видно – бомбы сделали свою работу. Теперь отсюда довольно долго не смогут передавать злобные пропагандистские передачи. С этой утешающей мыслью я возвращаюсь на аэродром.

Возрастающее давление на карпатские проходы все яснее показывает тот урон, которой нанесло нашим силам предательство румын. Советы продвинулись далеко за Германнштадт; они уже около Торенбурга и пытаются захватить Клаусенбург. Большая часть подразделений на этом участке принадлежит венграм – в основном это венгерские 1-я и 2-я танковые дивизии. Здесь практически нет немецких резервов, которые смогли бы стать становым хребтом обороны этого важного сектора. Продвижение Советов подвергает опасности германские подразделения, удерживающие Карпаты севернее. Им придется оставить свои позиции, а это будет иметь серьезные последствия, поскольку Карпаты, как естественная крепость, защищают равнины Венгрии, которые крайне трудно удерживать нашими небольшими силами. В это же время у Советов сейчас совсем легкая работа, поскольку они без помех продвигаются по «союзной» ныне Румынии. В Румынии какое-либо организованное сопротивление немецких частей уже невозможно. Наш лозунг: «Прочь из Румынии, наша следующая остановка в Карпатах». Но у Румынии протяженная граница, а это означает, что наш и без того слишком тонкий в глубину фронт придется растягивать.

На несколько дней мы перебираемся обратно на аэродром к западу от Саксиш-Регена. Отсюда нам предстоит совершать почти ежедневные боевые вылеты в район Торенбурга. В первый раз с бог знает какого времени в боях снова начинают принимать участие железные густавы. Во время каждого вылета мы остаемся в зоне боев, насколько это позволяет запас топлива, чтобы поквитаться с нашими соперниками со стороны противника. 3-я эскадрилья осуществляет бомбежки, ее сопровождает 2-я эскадрилья, со штабом в «Fw-190», на одном из которых лечу и я сам. На этой фазе боев нам удается сбить довольно большое число русских штурмовиков и истребителей. Штурман 2-й эскадрильи, награжденный дубовыми листьями лейтенант Кеннель, особенно удачлив в этой охоте. Конечно, не пикирующие бомбардировщики и штурмовики должны сбивать вражеские самолеты, но в сложившемся критическом положении мне кажется важным поддержать наших товарищей на земле. И потому наши мастера снайперской стрельбы по танкам начинают целиться в самолеты – и с блестящими результатами. Эти операции ясно показывают пилотам старых «Ju-87», что лучше быть гончим, чем зайцем. Тем не менее мы по-прежнему преданы нашим старым машинам.

В сентябре 1944 года начинается сражение за равнины Венгрии. В это время мне присваивают звание подполковника. Штаб полка и наземный персонал короткое время размещается в Таснаде, к северу от Токая. 1-я и 3-я эскадрильи со своим оперативным управлением и я размещаемся юго-восточнее от Таснада, 3-я эскадрилья перебирается в район Мишкольц, где отвратительный аэродром, – всю окружающую местность, включая ведущие к аэродрому дороги, непрекращающиеся дожди превратили в болото.

Здесь мы останавливаемся ненадолго; отсюда можно делать вылеты в район Гроссвардейн – Сегед – Дебрецен. Русские орды движутся быстро, почти всегда ночью. Днем они стоят на месте, хорошо маскируясь в деревьях около дорог или в кукурузных полях, или же останавливаются в деревнях. Бомбардировки и воздушные атаки теперь очень сильно зависят от воздушной разведки, поскольку сначала следует найти цель и только после этого наносить по ней удар. В настоящее время германский фронт уже не представлял собой непрерывную линию – это изолированные очаги сопротивления, поспешно собранные либо из отступавших из Румынии солдат, либо из солдат линий коммуникаций в Венгрии. В этих подразделениях оказывались солдаты всех видов войск. На ключевых участках время от времени мы слышим названия пехотных подразделений с великими боевыми традициями, танковых подразделений, подразделений СС – все они наши старые знакомые и друзья, с которыми мы разделили тяготы трудных лет в России. Они любят и высоко оценивают наши «Штуки» – так же, как и мы. Если мы знаем, что внизу знакомое подразделение, то уверены, что никаких неожиданностей не будет. Большинство офицеров с наземных пунктов управления полетами мы знаем лично – по крайней мере, узнаем их по голосам. Они указывали нам каждый узел вражеского сопротивления, как бы мал он ни был, и мы атакуем его всем, что у нас есть. После нашей атаки наземные подразделения переходили в наступление с быстротой молнии, буквально сметая все перед собой, но численный перевес противника столь значителен, что даже самые крупные локальные успехи оказывались лишь каплей в море. Русские обходят наши подразделения слева и справа, и у нас не хватает солдат их остановить. Новый русский прорыв приводит к тому, что даже те подразделения, что стояли твердо, вынуждены отходить, чтобы не быть отрезанными.