Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945
Шрифт:
Святой Петр добр к нам в первые дни рождественских праздников – в воздухе висит густой туман. Из разговоров по телефону я узнаю, что иван наступает и что в нас есть срочная нужда. Но полеты совершенно невозможны. На следующее утро я немного играю в хоккей на льду с моими солдатами, что на этот раз означает стояние в воротах в меховых ботинках, поскольку с раной пятинедельной давности я могу только ковылять. Кататься на коньках совершенно невозможно. В полдень меня приглашают с несколькими коллегами на охоту хозяева, у которых мы расквартированы. Я очень мало знаю об «обычной», «садовой» охоте на твердой земле. В нашей группе множество людей с ружьями, но загонщиков немного. Зайцы знают, что судьба на их стороне, и без колебаний быстро прошмыгивают через большие прорехи в нашем «котле». Мы пытаемся идти по глубокому снегу, но и в этом случае прогресса не достигаем. Мой шофер, капрал Бёме, находится сбоку от меня. Внезапно я вижу,
На следующее утро наконец наступает хорошая летная погода. Иван поднялся рано и атакует наш аэродром. И снова результаты на удивление плохи, самый настоящий срам. Русские бросают бомбы с высоты не менее 400 метров; мы практически не несем ущерба. Следующий день мы с утра до вечера вылетаем на выручку наземных сил северо-восточнее реки Гран и на фронт у Будапешта. Умиротворенное рождественское настроение рассеивается, и нас снова охватывает пыл борьбы. Спокойный, радостный мир Рождества уходит в забвение.
Яростные схватки идут и в воздухе, и на земле. С нашей стороны подбрасываются свежие силы, все они мне знакомы – это друзья с Восточного фронта, танкисты, которые, как и мы, являются «пожарной бригадой» Перед ними, как и перед нами, стоит задача «пробить дорогу» частям наших дивизий, окруженным в Будапеште, открыть для них коридор, по которому они смогли бы соединиться с остальной армией. Вместе мы сможем вытащить эти каштаны из огня. Воюя год за годом, совершая вылеты почти каждый день, я побывал в боях почти в каждом секторе Восточного фронта, и думаю, что довольно хорошо знаю военную тактику. Из опыта извлекаются уроки, эти уроки проверяются практикой. Именно практика показывает, что плохо, а что хорошо, что возможно, а что нет. Благодаря каждодневным вылетам мы изучили каждое углубление в земле, каждую складку, поскольку мы летаем низко. Нам довольно трудно одобрить то, что делается наземными силами. Некоторые из танковых подразделений разделяются на мелкие части, а гренадеры используются отдельно от танков. Танкисты, всегда действовавшие с гренадерами в связке, сейчас чувствуют себя без них неуверенно; войска, которые придаются танковым подразделениям, не имеют опыта практического взаимодействия с танками – и это приводит к неприятным неожиданностям. Не могу понять, как можно отдавать подобные приказы, – тем не менее для наступления выбирается район с болотами и другими препятствиями, тогда как есть другие, более благоприятные варианты. Пехота, с другой стороны, вынуждена наступать по совершенно плоской открытой местности, которая была бы идеальной для продвижения танков, но никак не для пехоты. Противник полностью использует все это, и, таким образом, пехоте приходится противостоять советским стальным чудовищам без поддержки танков. К чему все эти совершенно напрасные потери? Виновников нужно отдавать под суд. Кто отдает такие приказы? Мы сидим вечером, обсуждая эти вопросы.
30 декабря по радио приходит сообщение, которое предписывает мне немедленно отправляться в Берлин, чтобы сделать доклад для рейхсмаршала. Я крайне недоволен, поскольку знаю, что именно сейчас трудные операции требуют моего присутствия здесь. В тот же день я лечу в Берлин через Вену, полный решимости вернуться к своим товарищам через два-три дня. Приказ есть приказ. Единственный багаж, который я беру с собой, – большой портфель для донесений со сменой белья и туалетными принадлежностями. В связи с серьезностью положения на фронте я не собираюсь задерживаться в Берлине надолго.
Еще в дороге у меня возникает тревожное ощущение, что вызов обусловлен какой-то неприятностью. Когда я был ранен в последний раз, в ноябре, я получил еще один приказ о запрещении полетов, несмотря на который начал летать, как только покинул госпиталь. До сих пор никто не поднимал этот вопрос, и я принимал молчание за одобрение, но, возможно, кто-то вспомнил о запрещении, и меня вызывают на ковер. Я летел в Берлин очень неохотно, зная, что никогда не подчинюсь этому приказу. Я не мог спокойно смотреть – ограничиваясь советами или следуя приказам, – как моя страна нуждается в пилотах, особенно с моим огромным опытом, который дает мне преимущество перед летчиками, такого опыта не имеющих. Успех – это результат опыта и соразмерен с ним. Я был ранен пять раз, в том числе и серьезно, но всегда я быстро восстанавливался и снова обретал
После короткой остановки у друзей в Вене, тремя часами позже, я приземляюсь в Берлине, чтобы немедленно доложить о прибытии в Каринхалле. Я предпочел бы встретиться незамедлительно, чтобы иметь возможность вернуться не теряя время. К моему разочарованию, меня просят остаться в Фюрштенхофе, чтобы утром явиться в министерство авиации за пропуском в специальный поезд рейхсмаршала, который должен отправиться на запад. Становится ясно, что мое путешествие оказывается более продолжительным, чем я ожидал. Похоже, меня вызвали не для того, чтобы наказывать за своеволие.
На следующий вечер мы отправляемся на запад со станции Грюневальд. Это означает, что я встречу Новый год в поезде. Я пытаюсь не думать о своем подразделении – мои мысли становятся слишком мрачными. Что нам несет 1945 год?
Рано утром 1 января мы прибываем в район Франкфурта. Я слышу рев моторов и смотрю в сереющее утреннее небо. Низко у окна вагона летит целая армада истребителей. Первая моя мысль: американцы! Прошла целая эпоха со времен, когда я видел одновременно в небе столько же немецких самолетов. В это невозможно поверить, но все эти самолеты имеют свастики и являются «Ме-109» и «Fw-190». Самолеты направляются на запад. Позднее я должен узнать, что за задачу они выполняли. А сейчас поезд продолжает идти вперед; похоже, что мы находимся где-то около Наугейма-Фридберга. Машина встречает меня и отвозит по лесной дороге к зданию, напоминающему древний замок. Здесь меня приветствует адъютант рейхсмаршала. Он сообщает, что Геринг еще не прибыл и мне придется подождать. Он не знает, с какой целью меня вызвали. Ничего не остается, кроме как щелкнуть каблуками и остаться здесь, в западной штаб-квартире люфтваффе.
Пару часов я гуляю по окрестностям. Что за чудесный воздух в этих немецких горах и лесах! Я с удовольствием наполняю им легкие. Почему же меня вызвали сюда? Мне сказали вернуться в три часа – к этому времени ожидается возвращение рейхсмаршала. Надеюсь, меня не заставят ждать приема. Но когда я возвращаюсь, рейхсмаршала еще нет. Кроме меня, его ждет прибывший генерал – старый мой друг еще по времени учебы в Граце. Генерал рассказывает о сегодняшних операциях, за планирование и проведение которых он отвечает. К нему постоянно приходят рапорты о крупномасштабных атаках на аэродромы в Бельгии и Северной Франции.
– Самолеты, которые вы утром видели, – часть подразделений, которые мы посылаем для атак с низкой высоты на аэродромы союзников. Мы надеемся, что окажемся в состоянии уничтожить столько самолетов, сколько достаточно для уничтожения численного превосходства в воздухе, которое остановило наше продвижение в Арденнах.
Я сообщил генералу, что подобное было бы невозможно на Восточном фронте, поскольку расстояния, которые приходится преодолевать над вражеской территорией, чересчур велики и полеты на низкой высоте приводят только к большим потерям из-за сильной противовоздушной обороны противника. Неужели на западе это не так? Это кажется невероятным. Если американцы и преуспели в своих налетах на Германию, так это только потому, что у нас не было достаточной защиты наших аэродромов – по той простой причине, что у нас для этого не было необходимого числа людей и техники. Генерал говорит мне, что сегодня всем подразделениям предписано совершать налеты с малых высот. На востоке мы уже давно руководствуемся не теорией, а практикой и потому действуем совершенно иначе. Никто не предписывает командиру подразделения, как ему действовать, поскольку это его дело – определять, как ему выполнить поставленную задачу. В настоящее время война в воздухе стала уравнением с несколькими неизвестными, так что на теории полагаться больше нельзя; только командир подразделения имеет нужный опыт для принятия решений в критические моменты – и только он способен принять правильное решение. Хорошо, что мы на Востоке поняли это вовремя, в противном случае никто из нас уже бы не летал. Помимо этого, неужели в штабе еще не осознали, что мы беззащитны против столь огромной массы людей и техники?
Для врага на земле лишних пятьсот истребителей ничего не решают. Намного важнее было бы использовать истребители, которые столько времени берегли, чтобы очистить воздушное пространство над нашим фронтом. Это бы избавило нас на какое-то время от кошмара несчетного воздушного превосходства противника, а мы, в свою очередь, смогли бы намного эффективнее помогать нашим товарищам на земле. Тогда перемещения войск и припасов намного облегчатся. Самолеты, уничтожаемые над территорией противника, – невозвратимая потеря, поскольку с этими самолетами пропадают обученные пилоты.