Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945
Шрифт:
Все эти соображения пронеслись в моей голове. Через несколько часов поступили результаты операции, которые подтвердили мои опасения. Пятьсот вражеских самолетов было уничтожено, но около двухсот двадцати наших самолетов не вернулось с их экипажами с задания. Среди пропавших – командир этого подразделения с большим опытом командования, один из немногих, кто был на войне долгое время. Вечером об операции будет доложено рейхсмаршалу и главнокомандующему как о выдающейся победе. Это умышленный обман или чьи-то личные раздутые амбиции?
Входит адъютант, чтобы сказать мне:
– Только что звонил оберст фон Белоу. Он хотел бы пригласить вас на чашку кофе.
– Но могу ли я не доложить непосредственно рейхсмаршалу?
– Рейхсмаршала здесь еще нет, и к тому же нет причин, по которым вы не могли бы нанести короткий визит фон Белоу.
Я размышляю – следует ли мне переодеться, но решаю этого не делать, поскольку последнюю свежую рубашку мне нужно оставить для
Я довольно долго еду через лес, пока не въезжаю в городок из бараков и сельских домиков штаб-квартиры фюрера на Западе. После кофе я рассказываю фон Белоу о последних событиях на русском фронте; через двадцать минут он выходит, но тут же возвращается и коротко просит меня следовать за ним. Ни о чем не подозревая, я иду через ряд комнат, когда он вдруг, открывая дверь, отстраняется в сторону, и я оказываюсь лицом к лицу с фюрером. Все, о чем я думаю в этот момент, – это то, что на мне несвежая рубашка; больше мыслей в моей голове нет. Я узнаю стоящих вокруг него: рейхсмаршал, светящийся довольством, – что необычно для него последнее время, – адмирал Дёниц, фельдмаршал Кейтель, начальник Генерального штаба, генерал-лейтенант Йодль и множество других военных чинов, включая генералов с Восточного фронта. Они все собрались вокруг огромного стола, на котором лежит карта с текущим положением на фронте. Они все смотрят на меня, и это внимание мне неприятно. Фюрер замечает мое замешательство и после некоторой паузы приветствует меня. После этого он протягивает мне руку и хвалит меня за последнюю операцию. Он говорит, что в знак признания успешного ее проведения он награждает меня высшей наградой – золотыми дубовыми листьями с мечами и бриллиантами к Рыцарскому Железному кресту – и присваивает мне звание оберста. Я слышу его слова как бы в тумане, но когда он с выражением произносит: «Теперь вы совершили достаточное количество полетов. Ваша жизнь должна быть сохранена ради германской молодежи и сбережения бесценного опыта» – я на грани обморока. Это значит, что меня отстраняют от полетов. Прощайте, мои товарищи!
– Мой фюрер, я не могу принять эту награду и повышение, если мне не разрешат летать с моим полком.
Я все еще сжимаю его руку, фюрер все еще смотрит мне в глаза. Он протягивает мне черную, покрытую бархатом коробку, в которой находится новая награда. Яркое освещение комнаты заставляет бриллианты сверкать. Фюрер очень мрачно смотрит на меня, после чего говорит:
– Ладно, вы можете продолжать летать, – и улыбается.
Прямо к сердцу проходит теплая волна радости, и я улыбаюсь в ответ. Впоследствии фон Белоу говорит, что его и генералов чуть не хватил удар, когда я сделал свое заявление; он уверил меня, что испепеляющее выражение на лице фюрера далеко не всегда переходит в улыбку. Все приносят свои поздравления – командующий люфтваффе с особой сердечностью; от восторга он дружески толкает меня кулаком в руку. Адмирал Дёниц довольно сдержан в своих поздравлениях; он добавляет к ним довольно раздраженно:
– Я считаю, что, обратившись к фюреру с просьбой позволить вам летать, вы поступили не как солдат. У меня тоже были хорошие капитаны подводных лодок, но рано или поздно им приходилось расстаться с морем.
Хорошо, что он не мой командир!
Фюрер подвел меня к столу с картой и сообщил мне, что на совещании они только что обсуждали тревожную ситуацию в Будапеште; я прибыл из этого сектора, не так ли? Он перечислил мне причины, предоставленные ему в качестве причин не совсем удачных действий, производимых сейчас в районе Будапешта, которые так и не привели к прорыву окруженного города. Я делаю заключение, что погодные, транспортные и прочие трудности приведены только в качестве извинений, но никто не сообщил о просчетах, которые мы видели во время каждого боевого вылета, – разделение танковых подразделений и выбор неподходящей местности для наступления как танков, так и пехоты. Я выражаю свое мнение, основанное на долгом опыте боев на Восточном фронте и том факте, что во время операции находился в воздухе по восемь часов в день, большей частью на малых высотах. Все слушают меня в тишине. После короткой паузы фюрер замечает, бросив взгляд в сторону своих советников:
– Видите, как меня вводят в заблуждение, – и кто знает, как долго?
Он никого конкретно не обвиняет, хотя и знает истинных виновников, но ясно видно, что он возмущен сообщаемыми ему ошибочными сведениями. Показывая на карту, он говорит о своем желании перегруппировать наши силы для новой попытки деблокировать Будапешт. Фюрер спрашивает меня, где наиболее благоприятная местность для наступления танковых частей. Я выражаю свое мнение. Позднее эта операция заканчивается успешно и штурмовые группы достигают передовые посты защитников Будапешта, которым этот прорыв позволяет вырваться из ловушки.
Когда совещание заканчивается, фюрер отводит меня в свой личный кабинет в соседней комнате, обставленной с хорошим вкусом и утилитарной простотой. Мне жаль, что в эти часы со мной нет моих товарищей, поскольку я здесь благодаря их достижениям. Фюрер дает мне какой-то напиток,
Объяснив мне долговременные улучшения в других областях, таких как артиллерия, оружие пехоты и подводные лодки, – везде фюрер показывал изумительную осведомленность, – он сообщил мне, что лично сделал набросок надписи для моей самой последней награды.
Мы, по всей видимости, разговариваем уже около полутора часов, когда к фюреру пришли с докладом, что «фильм уже готов для показа». Каждый недельный ролик с новостями немедленно показывают фюреру, чтобы он дал санкцию на выпуск. Мы прошли всего один пролет по лестнице и сели на места в кинотеатре. Так случилось, что первыми кадрами хроники после титров была сцена, снятая во время моей остановки в Штульвайссенбурге, после чего мелькнул кадр со взлетающей «Штукой», за которым появились побитые мной в районе Будапешта танки. После просмотра фильма я покинул главнокомандующего. Оберст фон Белоу вручил мне лежавшие в рейхсканцелярии грамоты к Рыцарскому кресту с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. Каждая из наград весила больше килограмма. Особенно тяжелыми были последние две награды, обрамленные золотом и, если не брать в расчет их духовное значение, по всей видимости, очень дорогие. Я еду на машине в штаб-квартиру Геринга. Рейхсмаршал выражает свое удовольствие – мои успехи очень кстати, поскольку недавние события сделали его положение весьма шатким. Превосходство врага в воздухе усиливает почти все наши неприятности и даже делает многое невозможным – но как этому можно помешать? Геринг очень рад и горд, что в столь трудный момент именно один из его подчиненных вынудил фюрера учредить новую немецкую награду за храбрость. Отводя меня немного в сторону, Геринг шутливо говорит:
– Видите, как мне завидуют и какое трудное у меня положение? На совещании фюрер сказал, что он лично участвовал в создании новой награды для вас, поскольку ваши достижения уникальны. Тут же представители других родов войск стали возражать против получения награды солдатом люфтваффе, поскольку именно из-за люфтваффе возникло множество трудностей. Они хотели знать: можно или нет – по крайней мере теоретически – получить эту награду представителю других родов войск? Вот с чем я столкнулся.
Дальше он сказал, что никогда бы не поверил, что мне удастся уговорить фюрера не отстранять меня от полетов. Теперь, после разрешения на столь высоком уровне, он сам уже не может запретить мне летать. Он просит меня, как уже делал раньше, принять на себя командование подразделениями штурмовиков. Но в словах Геринга сквозит неуверенность – видя, что я оказался неуступчив с фюрером, он не надеется, что сможет уговорить меня.
Ближе к вечеру я сажусь в вагон специального поезда на Берлин, где меня ждет самолет, который должен отвезти меня к моим товарищам на фронт. Я провожу в Берлине только несколько часов, но этого достаточно, чтобы привлечь целую толпу любопытных, поскольку в прессе и по радио уже сообщили о моем награждении. Вечером меня посещает Риттер фон Хальт, в то время занимавшийся курированием немецкого спорта. Он сообщает, что после долгих попыток сумел убедить Гитлера в том, что я должен принять на себя руководство спортивным движением в рейхе в конце войны. Когда будет описан моей военный опыт и я передам своему преемнику пост, мне предложат это назначение.
По дороге я делаю остановку в Гёрлице, чтобы повидаться с семьей, и в тот же день держу курс на Будапешт, поскольку сообщения с этого участка фронта самые печальные. Когда я приземляюсь, весь полк выстраивается, чтобы заместитель командира полка мог поздравить меня от имени полка с новой наградой и повышением. Затем я снова поднимаюсь в воздух на боевой вылет в район Будапешта.
– Если бы русские знали, сколько золота и бриллиантов летит над их головами, – с усмешкой говорит кто-то из наземного персонала, – держу пари, они стреляли бы лучше и старались бы изо всех сил.