Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945

Рудель Ганс Ульрих

– Фюрер знает, что вы продолжаете летать. Я подозреваю, что эта новость дошла до него из вчерашнего коммюнике. Он сказал мне, чтобы я предупредил вас раз и навсегда. Вы не должны позорить его, заставляя предпринимать меры дисциплинарного воздействия за неподчинение приказу. Он очень недоволен подобным поведением человека, который носит высшую немецкую награду за храбрость. От себя я не считаю нужным добавлять какие-либо комментарии.

Я выслушал его молча. Коротко расспросив меня о ситуации в Силезии, рейхсмаршал отпустил меня, и я в тот же день полетел назад. По всей видимости, я достиг границы. Тем не менее мне совершенно ясно, что я должен продолжать летать, если хочу не сойти с ума от мысли о положении моей страны. Независимо от последствий я все еще пребываю в уверенности, что отвечать обязан только перед собой. Я буду продолжать летать.

Мы продолжаем охоту за танками в промышленных и лесных районах Верхней Силезии, где противнику сравнительно легко маскироваться, а нам – трудно искать. Наши атакующие «Ju-87» крутятся между трубами промышленных городов Верхней Силезии. В Кифернштёдтеле мы обнаруживаем подразделения гаубичной артиллерии – которые

не видели много времени – и помогаем им ликвидировать войска, намного превосходящие наши численностью и их «Т-34». Постепенно на Одере устанавливается новая линия. Создать новый фронт из ничего способен только фельдмаршал Шернер! Мы часто видим его на своей базе, когда он приезжает обсудить со мной текущую ситуацию или возможные операции. Результаты наших разведывательных полетов для него очень важны. В это время командир эскадрильи Лау докладывает о невозвращении своего экипажа. Самолет был сбит зениткой и совершил вынужденную посадку в районе Гросс-Вартенберга; экипаж был захвачен русскими, поскольку пришлось приземлиться в самой гуще советских войск.

Постепенно фронт на Одере немного стабилизируется. Я получаю по телефону приказ немедленно перебросить полк в Меркиш-Фридланд в Померании, а 2-ю эскадрилью во Франкфурт; ситуация там серьезнее, чем в Силезии. Густая снежная метель мешает нам лететь правильным строем, так что мы разбиваемся на тройки и летим в Меркиш-Фридланд над Франкфуртом. Нескольким из наших самолетов приходится делать промежуточную посадку на аэродромах в Сагане и Сорау. Погода отвратительная. Во Франкфурте уже ожидают моей посадки – я без промедления должен позвонить на свою старую базу в Гротткау. Когда я дозваниваюсь, то узнаю, что вскоре после отлета фельдмаршал Шернер появился повидать меня и поднял большой шум. Стуча по столу кулаком, он спросил: кто дал мне приказ покинуть его сектор? Лейтенант Нирманн, мой оперативный офицер, сообщил ему, что приказ пришел из авиагруппы и штаба люфтваффе.

– Из авиагруппы и штаба люфтваффе, вот как! Все это ширма! Я хочу знать, кто взял отсюда Руделя? Позвоните ему во Франкфурт и попросите ждать. Я улажу это дело с самим фюрером. Я настаиваю, чтобы он оставался здесь. От меня требуется держать фронт с одними винтовками?

Я узнаю обо всем этом по телефону. Если я должен долететь до Меркиш-Фридланда до темноты, мне надо спешить. Я звоню в ставку фюрера, чтобы узнать – оставаться мне на месте или возвращаться в Силезию. В первом случае фельдмаршал Шернер должен освободить мой персонал, в настоящее время задержанный им в Гротткау, чтобы по прибытии я мог располагать штабом и техникой в полном составе. Мне сообщают, что только что принято решение: мой полк перебрасывается на север, поскольку положение войск под командованием рейхсфюрера СС Гиммлера в самом деле более чем серьезное. Я приземляюсь в Меркиш-Фридланде с несколькими первыми самолетами в густую снежную метель и в полной тьме. Остальные подразделения должны прибыть завтра, 2-я эскадрилья останется во Франкфурте и будет действовать оттуда. Найдя, где расположиться на ночь, я звоню Гиммлеру в Орденсбург-Крёссинзее. Он доволен, что я прибыл в его распоряжение и что таким образом он выиграл дуэль с фельдмаршалом Шернером. Гиммлер спрашивает меня: что я хотел бы сейчас делать. Время около одиннадцати вечера, поэтому я отвечаю: «Отправиться спать» – поскольку желаю вылететь утром, для того чтобы получить общее представление о текущем положении дел. Гиммлер думает по-другому.

– Я не могу спать, – сообщает он.

Я говорю ему, что ему не надо вылетать завтра утром и что, когда люди летают без перерыва, сон незаменим. После долгой праздной болтовни Гиммлер говорит, что он посылает за мной машину, чтобы меня доставили к нему быстро, как это только возможно. Поскольку в любом случае у меня нет горючего и боеприпасов, знакомство с командующим новым сектором, по крайней мере, упростит множество организационных проблем. По пути в Орденсбург мы застреваем в снежном сугробе. Когда я наконец добираюсь до места, уже два часа ночи. Сначала я встречаюсь с начальником штаба, с которым долго обсуждаю ситуацию и общие вопросы. Мне особенно любопытно слышать, как Гиммлер, имея недостаточные образование и опыт, пытается приспособиться к своей новой задаче. Начальник штаба является армейским офицером, а не членом СС. Он сообщает, что работать под началом Гиммлера настоящее удовольствие, поскольку тот не настаивает на своем мнении и не стремится утвердить свой авторитет любой ценой. Он не думает, что знает все лучше, чем знатоки из его штаба, и охотно прислушивается к советам, чтобы затем бросить вес своего авторитета для воплощения принятого решения в жизнь. Потому дела идут гладко.

– Только одно, я думаю, будет вам неприятно. У вас постоянно будет ощущение, что Гиммлер не говорит то, что думает.

Через несколько минут я обсуждаю с Гиммлером ситуацию и мои задачи в своем секторе. Было сразу видно, что Гиммлер очень встревожен. Советы обошли Шнайдемюл с обеих сторон, пробиваясь по Восточной Померании к Одеру, частично вдоль долины Нетце, частично к северу и югу от нее. В этом районе было мало наших подразделений, которые можно было бы назвать боеспособными. В окрестностях Меркиш-Фридланда была сформирована боевая группа, чтобы задержать прорвавшиеся вражеские силы и помешать их дальнейшему наступлению на Одер. Однако нельзя предвидеть, сколь долго наши подразделения в районе Позен-Грауденца будут способны отражать атаки; в любом случае они не скоро восстановят свою боеспособность в полной мере. Разведывательные полеты приносят противоречивую информацию, так что связной картины нет. Разведка станет одной из наших задач, помимо атак противника на достигнутых им позициях – главным образом механизированных и танковых сил.

Я перечислил Гиммлеру мои нужды: потребность в бомбах, бензине и боеприпасах. Если мы не получим требуемого, то уже через несколько дней окажемся неспособными выполнять боевые задачи. Гиммлер говорит, что в его собственных интересах проследить, чтобы данный вопрос имел приоритетное внимание. Я объясняю ему, как можно использовать подразделение, и излагаю мое видение картины, которую Гиммлер мне только что обрисовал.

Я покинул Орденсбург-Крёссинзее

в 4.30, зная, что через два часа я уже должен подняться в воздух в этом секторе. С этого дня «Штуки» висели в воздухе все дни напролет без перерывов. На наших самолетах изображена эмблема германского рыцарского ордена, поскольку сейчас, как и шесть столетий назад, мы ведем битву с Востоком. Устанавливается очень холодная погода, на аэродром ложится мелкий снег, временами высотой до пяти сантиметров; когда мы взлетаем, эти мелкие снежинки залетают в механизм орудий наших противотанковых самолетов и замерзают, как только мы поднимаемся в воздух. Когда мы заходим на цель, после одного-двух снарядов пушки заклинивает. Я в ярости от бессилия. Русские танковые колонны идут в глубь Германии, и, когда мы идем в лобовую атаку, часто – при очень сильной противовоздушной обороне – орудие не делает ни одного выстрела. Порой хочется в приступе отчаяния обрушить самолет на танк. Мы атакуем снова и снова – но все бесполезно. Подобное происходит с нами в Шарникау, в Филене, во многих местах. Танки «Т-34» катят на запад. Иногда для того, чтобы взорвать танк, требуется всего один выстрел, но куда чаще одного-то и не хватает, самые ценные дни потеряны, поскольку мне не сразу дают достаточно людей для расчистки взлетной полосы. От сверхъестественного числа танков волосы становятся дыбом. Мы летаем по всем направлениям – даже если бы день был втрое длиннее, нам бы все равно его не хватало. Взаимодействие с истребительной эскадрильей в этом районе превосходное – она мгновенно реагирует на каждый свежий результат нашей воздушной разведки: «Передовые отряды противника в такой-то или такой-то точке». В совместной операции к востоку от Дойчкроны мы наносим Советам большой удар, и они несут значительные потери – как и севернее Шлоппе в лесном массиве. Когда танки входят в деревни, они обычно въезжают в дома и пытаются там спрятаться. Тогда их можно распознать только по длинному стволу – этот ствол принадлежит танковому орудию. Поскольку вряд ли немцы живут в доме, занятом танком, мы подлетаем к танкам сзади и стреляем в двигатель. Других методов поразить танк нет. Танк загорается и затем взлетает в воздух, вместе с обломками дома. Если экипаж еще жив, иногда он пытается увести танк под другое укрытие, но в этом случае танк обречен, поскольку по таким танкам можно стрелять в любое уязвимое место. Я никогда не бросаю бомбы на деревни, даже если это диктуется военной необходимостью, поскольку меня приводит в дрожь мысль, что я могу попасть в немецких жителей своими бомбами, в то время как они уже и так беззащитны перед русским террором.

Мучительно летать и сражаться над нашими собственными домами, мучительно видеть, как масса людей и техники затопила страну подобно наводнению. Мы – всего лишь валун на их пути, который чуть замедляет движение, но не способен его остановить. Дьявол играет сейчас в свою игру, и ставки у него – Германия и вся Европа. Бесценные силы тают, последний бастион мира рушится под напором красной Азии. Вечером мы устаем больше от осознания этого, чем от произведенных за день вылетов. Нас подкрепляет упрямое нежелание смириться с судьбой и решимость, что «это не должно произойти». Мне не в чем укорять себя за то, что не сделал все, что было в моих силах, и не пытался остановить пугающий призрак поражения.

Южнее нашего сектора положение выглядело очень мрачным. Угроза нависла над Франкфуртом-на-Одере. Потому ночью мы получили приказ передислоцироваться ближе к кризисному участку. Через несколько часов мы уже летим в район боевых операций Франкфурт – Кюстрин. На окраинах Франкфурта советское наступление уже продвинулось к Одеру. Дальше на восток окружен Кюстрин, и противник, не теряя времени, пытается, используя замерзшую реку, создать плацдарм в Гёритц-Райтвайне на западном берегу.

Однажды, подобно прусскому кавалерийскому генералу Цейтену тремя столетиями ранее, мы вступаем в сражение восточнее Франкфурта, у исторических мест. Здесь небольшие немецкие силы окружены советскими танками. Мы атакуем эти танки, которые загораются не сразу и пытаются уйти по открытой местности. Мы снова и снова атакуем их. Наши товарищи на земле, которые уже совсем было пали духом, кричат от радости и бросают в воздух винтовки и стальные каски и весьма неразумно бегут вслед ретирующимся танкам. После того как все танки захвачены, я пишу поздравления от себя и своих товарищей по полку и упаковываю их в контейнер, приложив к посланию немного шоколада. Сделав круг, я сбрасываю контейнер прямо у их ног. Вид этих благодарных, счастливых людей вдохновляет нас на новые трудные операции и дает новый импульс в усилиях по помощи нашим товарищам по оружию.

К несчастью, первые дни февраля очень холодны; во многих местах Одер промерз столь основательно, что русские способны переправиться через реку. Для надежности они кладут на лед доски, и я часто вижу двигающиеся по доскам машины. Но лед, по-видимому, не столь твердый, чтобы выдержать вес танка. Поскольку фронт на Одере до сих пор нестабилен и существует несколько брешей в линии обороны, где нет ни одного немецкого солдата, Советы успешно захватили несколько плацдармов – к примеру, один в Райтвайне. Наши танковые силы, которые были переброшены слишком поздно, столкнулись на западном берегу Одера с сильным противником, уже снабженным тяжелой артиллерией. Переправы с первых же дней имеют мощную противовоздушную защиту. Иван хорошо информирован о нашем присутствии в этом секторе. Мне приказывают день за днем вылетать на уничтожение мостов, чтобы задержать противника и выиграть время для выдвижения из тыла подкреплений и техники. Я отвечаю, что в настоящее время такие задачи не имеют смысла, поскольку Одер можно пересечь почти везде. Бомбы пробивают лед насквозь, проделывая сравнительно небольшие дыры, и это все, что мы можем сделать. Я хочу атаковать только распознаваемые цели по обеим сторонам реки – или пересекающие реку машины, – но не так называемые мосты, которых фактически нет. То, что на снимках с воздуха выглядит как мосты, на самом деле является всего лишь досками, заменяющими мосты. Если мы бомбим эти следы, иван просто объезжает их сбоку. Это становится мне ясно в самые первые дни, поскольку я пролетаю над рекой на низкой высоте бессчетное число раз и, кроме того, этот трюк мне уже знаком по Дону, Донцу, Днестру и другим русским рекам.