Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945
Шрифт:
Потому я не подчиняюсь приказу и атакую настоящие цели на каждом берегу – танки, машины и артиллерию. Однажды присланный из Берлина генерал сообщает мне, что фотографии с разведывательных самолетов всегда показывают новые мосты.
– Но, – говорит он, – вы не докладываете, что эти мосты были уничтожены. Вы должны атаковать их.
– В общем и целом, – объясняю я, – они вообще не являются мостами. – И когда я вижу, как его лицо превращается в знак вопроса, мне в голову приходит неожиданная идея. Я говорю, что собираюсь отправиться в боевой вылет, и прошу его сесть позади, чтобы предоставить ему практические доказательства. Какое-то мгновение генерал колеблется, но, заметив любопытствующие взгляды моих младших офицеров, которые слышали мое предложение, соглашается. Я даю подразделению приказ атаковать плацдарм, сам же направляюсь к цели на низкой высоте и лечу из Шведта к Франкфурту-на-Одере. На некоторых участках мы встречаем довольно ощутимый огонь с земли, и генерал скоро признает, что мосты на самом деле являются следами машин. Он увидел достаточно. После
– Фюрер планирует налет на плотины гидростанций, снабжающие промышленность вооружений Урала. Он хочет подорвать производство вооружений у противника, особенно танков. Это даст нам шанс воспользоваться передышкой. Вы должны организовать операцию, но вы сами не полетите, это фюрер повторял очень выразительно.
Я заметил рейхсминистру, что для подобной задачи требуются намного более квалифицированные люди, а именно из командования авиации дальнего действия, – они более компетентны в таких вещах, как навигация по звездам и так далее, в то время как меня учили на пилота пикирующего бомбардировщика, и потому у меня совершенно другие знания и опыт. Кроме того, мне должно быть оставлено право совершать вылеты, иначе я не смогу правильно инструктировать свои экипажи.
– Фюрер хочет, чтобы именно вы руководили операцией, – возразил Шпеер.
Я задаю несколько важнейших технических вопросов относительно типа самолета и вида бомб, которые нужно использовать в этой операции. Если задачу требуется выполнить срочно, может быть использован только «He-177», хотя полной уверенности, что он подходит для этой операции, нет. Единственной возможной бомбой, по моему мнению, является какая-нибудь разновидность торпеды, но и она предварительно должна быть испытана. Я совершенно отказываюсь от предложения использовать бомбы весом в одну тонну – я уверен, что этими бомбами ничего добиться невозможно. Я показываю рейхсминистру фотографии, сделанные в северном секторе Восточного фронта, где я сбросил две тонные бомбы на бетонные опоры моста через Неву и они не рухнули. Таким образом, надо вначале решить проблему с бомбой. Я также подвергаю сомнению мою способность спланировать выполнение этой задачи. Фюрер знает, что мой практический опыт лежит в совершенно иной области, и я не думаю, что он будет настаивать на том, чтобы я занимался этой задачей.
Я беру папку с фотографиями заводов, о которых идет речь, и с интересом их изучаю. Я вижу, что значительная часть их под землей, так что заводы частично недоступны для атак с воздуха. На фотографиях видны плотина и электростанция, а также несколько заводских строений; снимки сделаны во время войны. Как это оказалось возможно? Я вспоминаю о времени моего пребывания в Крыму, и многое становится ясно. Когда мы размещались в Сарабузе и пытались сохранить спортивную форму, бросая после вылетов диск, на аэродроме часто приземлялся окрашенный в черное самолет, из которого выходили очень загадочные пассажиры. Однажды один из членов экипажа сказал мне под секретом, что происходит. Этот самолет доставил русских священников из свободолюбивых стран Кавказа, которые добровольно вызвались выполнить важное задание германского командования. У каждого священника была окладистая борода и объемистая ряса, под которыми были фотоаппараты или взрывчатка – в зависимости от задачи. Эти священники связывали с победой Германии восстановление независимости своих стран, в которые должна вернуться религиозная свобода. Они были фанатическими противниками мирового большевизма и, соответственно, его союзников. Я словно вижу их: это люди со снежно-белыми волосами и благородными профилями, словно вырезанными из дерева. Из глубинных районов России они доставляли самые разнообразные фотографии; до возвращения после выполнения миссии они находились в дороге целыми месяцами. Если кто-либо из них исчезал, он, скорее всего, отдавал жизнь ради свободы – либо при неудачном прыжке с парашютом, либо во время выполнения своей задачи, либо на пути обратно через линию фронта. На меня оказало огромное впечатление описание прыжков в ночь этих святых людей, которых поддерживала вера в их великую миссию. В это время мы сражались на Кавказе, и этих людей сбрасывали в долинах и горах, где они устанавливали отношения с теми, кто помогал им организовывать сопротивление и подрывную работу.
Все это всплыло в моей памяти, когда я размышлял над фотографиями промышленных предприятий.
С наступлением утра, после нескольких общих замечаний по поводу текущего состояния дел на фронтах, в которых Шпеер выразил свое полное доверие фюреру, он покинул меня, пообещав держать в курсе дальнейших планов относительно Урала. Но этого так и не произошло, поскольку события 9 февраля сделали это невозможным.
Так что задача разработки этого плана была возложена на кого-то еще. Но в потоке событий, ведущих к концу войны, его выполнение уже теряло практический смысл.
Глава 17
СМЕРТЕЛЬНАЯ БОРЬБА В ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ
Рано утром 9 февраля последовал телефонный звонок из штаба – из Франкфурта только что доложили, что прошлой ночью русские навели мост через Одер в Лебусе, немного севернее Франкфурта, и с несколькими танками уже переправились на западный берег. Ситуация более чем критическая – на этом участке наземных войск нет, нет и возможностей
Мы вылетаем туда, чтобы подтвердить, что сообщение правдиво. Еще издали я могу разобрать понтонный мост; мы встречаем сильный зенитный огонь задолго до того, как достигаем его. Русские определенно припасли для нас розги! Одна из моих эскадрилий атакует наведенный через лед мост. У нас нет иллюзий относительно результатов, которые мы можем достичь, поскольку мы знаем, что у иванов столько материалов для строительства, что они восстановят мост в мгновение ока. Сам я лечу с противотанковым звеном, высматривая танки на западном берегу реки. Но я могу разглядеть только следы гусениц – не сами танки. Я спускаюсь ниже, чтобы приглядеться внимательнее, и вижу в неровностях речной долины хорошо замаскированные танки на северном краю деревни Лебус. Их где-то около 12–15 штук. В этот момент что-то бьет в крыло моего самолета – в меня попали из мелкокалиберного зенитного орудия. Я держусь малой высоты, повсюду вокруг видны вспышки выстрелов – похоже, переправу через реку защищает шесть – восемь батарей. Зенитчики, похоже, опытные, уже имевшие дело со «Штуками». Они не используют трассирующих снарядов – кажется, никто в тебя не стреляет, как вдруг самолет резко вздрагивает от точного попадания. Как только мы набираем высоту, зенитный огонь прекращается и наши бомбардировщики не могут атаковать зенитки. Огонь из орудий – слабый, как от карманного фонарика, – можно разглядеть, только когда летишь низко. Я размышляю – что делать. Открытая местность не дает возможность подобраться к цели в складках рельефа. Нет здесь и высоких деревьев или зданий. Трезвая оценка говорит: придется забыть обо всех тактических приемах и об опыте, никакие основные правила здесь не проходят. Придется атаковать открыто, надеясь лишь на удачу. Если бы я в прошлом так действовал, то мог уже дюжину раз оказаться в могиле. Но на этом участке нет наших наземных войск, а отсюда всего 80 километров до столицы рейха – опасно короткое расстояние, когда вражеские танки уже движутся в направлении на Берлин. Сейчас не время для здравых размышлений. На этот раз придется довериться удаче, говорю я себе и иду в атаку. Другим пилотам я приказываю не идти за мной – среди них несколько совсем новых экипажей, и они не нанесут врагу большого урона, а при столь интенсивном огне зениток могут понести потери, так что игра не будет стоить свеч. Когда я спущусь ниже и по мне откроют огонь, они должны подавлять зенитные расчеты огнем своих пушек. Есть шанс, что это напугает иванов и лишит их точности. Я вижу перед собой несколько танков «ИС», остальные – «Т-34». После того как я поджег четыре танка, снаряды кончаются, и мы летим обратно. Я докладываю свои наблюдения и особо указываю на факт, что я атаковал только потому, что противник находится в 80 километрах от Берлина, в противном случае это было бы не извинительно. Если мы еще удерживаем фронт восточнее, нам нужно выждать более благоприятной ситуации – по крайней мере того, чтобы танки покинули зону прикрытия своих зениток вокруг моста. После двух боевых вылетов я меняю самолет, поскольку получил серьезное попадание зенитным снарядом. После четвертого вылета на моем счету двенадцать горящих танков. Я не включаю сюда танк «ИС», который дымил, но не загорелся.
Каждый раз перед переходом в атаку я забираюсь на высоту 800 метров, поскольку зенитки не могут сбить меня на этой высоте. С высоты я перехожу в пологое пикирование, делая резкие повороты из стороны в сторону. Когда я близко у танка, то какое-то время иду строго по прямой, стреляю, а затем ухожу низко над танком, используя ту же тактику, что и при подлете к цели. Уйдя на безопасное расстояние, я снова набираю высоту. Подходить к танку следовало бы медленно, лучше управляя самолетом, но в данных обстоятельствах это было бы самоубийством. Я способен, переходя на доли секунды в прямой полет, поразить танк в одно из уязвимых мест только благодаря огромному опыту и сверхъестественной точности. Такие атаки, конечно, невозможны для моих коллег, у которых нет моего опыта.
Пульс бьется в моей голове. Я знаю, что играю в кошки-мышки со смертью, но эти «ИС» нужно поджечь! Снова на высоту 800 метров – и снова вниз на шестидесятитонного левиафана. Он опять не загорелся! Меня охватывает ярость – он должен быть в огне!
Замигал красный индикатор моего орудия. Опять! Заело казенную часть; у меня только один снаряд в другой пушке. Я снова набираю высоту. Не сошел ли я с ума, подвергая себя риску из-за единственного выстрела? Не спорь – вспомни, как часто ты расправлялся с танком при помощи одного-единственного снаряда?
На «Ju-87» высота 800 метров набирается долго – так долго, что у меня есть время оценить аргументы за и против. Мое собственное «эго» говорит: «Если тринадцатый танк еще не горит, не воображай, что ты можешь заставить его запылать от единственного снаряда. Лети домой за новыми снарядами, в следующий раз ты сделаешь это наверняка». На это мое другое «эго» отвечает:
«Возможно, требуется всего один снаряд, чтобы помешать этому танку двинуться в глубь Германии!»
«Помешать этому танку двинуться в глубь Германии! Это звучит слишком мелодраматично. Намного больше танков собирается двинуться в глубь Германии, если ты сейчас ошибешься. А ты ошибешься. Может, все сейчас зависит от этого. Это сумасшествие – снова идти на малую высоту ради единственного выстрела. Чистое сумасшествие!»