Письма до полуночи

Сонин Максим

Таня пожала плечами, покрутила телефон туда-сюда. Буквы замелькали у меня перед глазами, и я перевела взгляд на собственную руку, собственное окошко в Алисину жизнь.

– Тебе у нас в классе кто-нибудь нравится? – спросила Таня.

Я чуть не рассмеялась – в прошлый раз она спрашивала меня об этом в шестом классе, в автобусе, который вез наш класс в Суздаль.

– Аня, тебе кто нравится? – спросила Таня, качая ногой.

На ней была теплая куртка, зимние штаны и варежки – сразу чувствовалась материнская забота. Я смотрела в окно и не сразу услышала ее вопрос. Вряд ли она имела

в виду наших мальчиков, которые все как один внезапно превратились в безумных и хулиганистых подростков. Из девочек, кроме Тани, я общалась только с Лизой, которая тоже вдруг начала меняться. Она все чаще приходила в школу накрашенной и иногда начинала говорить о вещах, которые меня до этого никогда не интересовали. За пару дней до поездки, например, она спросила, считаю ли я красивым нашего математика, который казался мне скорее частью школьной обстановки, чем полноценным человеком.

– Аня? – Таня попыталась заглянуть мне в лицо.

– Никто, – сказала я, ткнув ее в плечо.

Голова раскалывалась. Мне всегда сонно и плохо в автобусах.

– Не знаю, – сказала я, убрав телефон в карман и поворачиваясь к Тане, чтобы видеть ее лицо. За прошедшие с шестого класса три года она здорово изменилась. Ее лицо стало острее, под одеждой легко читалась грудь.

– И мне никто, – сказала Таня в автобусе.

Она не обиделась на мой тычок и тоже уставилась в окно через мое плечо. Иногда, когда автобус наезжал на кочку, Таня тыкалась носом мне в затылок. Это было щекотно, но не обидно.

– И я не знаю, – сказала Таня.

Она встретилась со мной взглядом и улыбнулась.

Я полезла за сигаретами, чтобы развеять воспоминания душного автобуса. Таня вздохнула – у нее в руке вспыхнул телефон.

– Хочешь, послушаем музыку? – спросила она.

– Хочешь, послушаем музыку? – спросила Таня, доставая из своего розового рюкзака спутанные белые наушники-вкладыши и iPod.

За окном автобуса проносились какие-то серые столбы и поля – мучительно хотелось спать, но окно дрожало так, что, как только я упирала в него голову, та тут же начинала ныть еще сильнее. Если бы это случилось со мной в шестнадцать лет, я бы решила, что голова болит, потому что я уже целых четыре часа не курила.

Таня совсем не выглядела сонной. Она перегнулась через сиденье перед нами, заглянула к Юрцу и Глебу. Они мрачно и медленно играли в дурака, стараясь прятать карты от Екатерины Викторовны, которая иногда бросала в их сторону усталые и полные понимания взгляды. В поездке нам полагалось вести себя пристойно.

– Что делаете? – спросила Таня.

Я поняла, что таким образом она пытается меня растормошить.

– Ничего, Тань, – сказал Юрец, – Отстань, пожалуйста.

– Хмурый ты, – Таня провела по Юриным волосам рукой. – Не унывай.

– Тань, не трогай, – Юра вяло отмахнулся, и я поняла, что его очень сильно укачало.

Таня тоже это заметила и вернулась ко мне.

– Ну так что, музыка? – спросила она, сползая вниз и упираясь коленями в спинку Юриного сиденья.

– Давай, – сказала я, и Таня тут же протянула мне черный наушник-капельку, ее пальцы на мгновение скрылись в выпущенном мною облаке дыма.

– Что ты любишь? – спросила Таня. – Ты

любишь Земфиру? – Таня коснулась моего плеча, будто пытаясь выглянуть в окно автобуса.

Ей пришлось сесть ровнее, чтобы дотянуться до моих волос. Я тряхнула головой, не дала себя схватить.

– Не знаю, поставь, – сказала я.

Имя «Земфира» мне было совсем незнакомо, потому что тогда я еще совсем ничего не слушала.

– Песня называется «ПММЛ», – сказала Таня.

Четыре буквы отстучали в голове, словно капли дождя. Тяжелое небо за окном автобуса сносило в сторону февральским ветром. Над лесом – серые тучи, промозглая зима.

– Эту ты знаешь, – сказала Таня.

Гул из наушника слился с гулом подворотни – Бирмаркет начал оживать. Я услышала протяжное «Прости» песни «Возможно».

Мы сидели и курили. На самом краю поля зрения будто блестело туманное стекло автобусного окна – я почувствовала дрожь сиденья и гул мотора. Уткнулась Тане в плечо, закрыла глаза. Песня за песней. «Ариведерчи», «Бесконечность», «Прогулка», «Полярная звезда», «Кит», «Окраины».

Мне снился автобус и зимняя дорога. Не яркая и солнечная, какой я запомнила тракт возле гостиницы, а грязная и свалявшаяся, словно мокрая шерсть. Автобус разбрасывал по сугробам черные капли. Окно в разводах покачивалось перед глазами. Я клевала носом, попыталась упереться головой в спинку переднего сиденья, но чуть не упала на пол. Места было слишком много. Наконец я сдалась и положила голову Тане на плечо.

Мне казалось, что прошло всего несколько минут, но, когда я открыла глаза, вокруг было уже темно. Глаза – мокрые, наверное, красные. Таня улыбнулась, осторожно провела пальцами по моей челке. Я чуть отодвинулась – наушник выпал из уха, спикировал ко мне на колени. Я все еще будто спала и поэтому и не подумала его поднять. Таня протянула руку, пальцы чуть сжали джинсовую ткань у меня на колене. Несколько секунд мы сидели молча, а потом я осторожно разжала Танины пальцы и встала – хотелось размяться.

Таня тоже поднялась, потянулась и чуть не задела какую-то кожаную спину – толпа подступила совсем близко к нашей скамейке.

– Я позвоню Алисе, ладно? – спросила Таня и, прежде чем я успела ответить, протиснулась между спин, доставая на ходу телефон.

Я, будто во сне, опустилась обратно на скамейку. Странный день, странный вечер.

Пива не осталось, не осталось и сигарет, но нужно было дождаться Таню – если оставить место без присмотра, то его займут, а мне хотелось еще посидеть здесь, среди людей.

В поездке в Суздаль было хорошо – и в автобусе, и в сырой узкокоридорной гостинице, которая будто норовила завалиться на сторону. Мы – и ученики, и учителя – ощущали себя чужими в незнакомом городе, и из-за этого между нами установилось странное понимание. Я наконец ощутила себя москвичкой.

Георгий Александрович поехал с нами впервые. К истории или искусству он не имел никакого отношения, но для поездки был необходим взрослый, который мог бы следить за мальчиками. Раньше эту роль выполнял кто-нибудь из родителей, но учителям надоело каждый раз искать добровольца. Георгий Александрович тогда только пришел к нам в школу и еще не научился отказывать коллегам.