Письма с войны
Шрифт:
Но больше всего я скучаю по твоим поцелуям. По той улыбке, которая появлялась на твоих губах за полсекунды до того, как они касались моих. Видя эту улыбку, я трепетала от счастья. Даже сейчас ко мне сложно найти подход, и я не переставала удивляться, что могу сделать тебя счастливой. Что ты счастлива целовать меня.
Это письмо стало неким толчком, после которого Реджина начала писать Эмме не только по субботам. Всякий раз, когда в её жизни происходило что-нибудь, чем ей хотелось поделиться, она рассказывала об этом своему незримому солдату. О том, что у Генри выпал зуб. О том, что сегодня
Коробка, спрятанная на верхней полке книжного шкафа, стоящего в кабинете в их доме, хранила тайну этих писем. От чужих глаз её скрывали рамки с фотографиями. На первом снимке они с Генри вдвоем, на втором Реджине пятнадцать, она злится, но вежливо улыбается в камеру, стоя между матерью и отцом. Миллс писала письма почти каждый день. Можно сказать, что в каком-то смысле у неё появилась зависимость, хотя Реджина, конечно, не употребляла этого слова во время сеансов с Арчи. Успокаивающе, полезно – такие определения подходили больше. Потому что, пока она пишет, можно притвориться, что когда-нибудь все письма, спрятанные в коробке на верхней полке, будут прочитаны адресатом, что однажды она получит ответ. Это безумие, и Реджина это знает, но сейчас это всё, что у неё есть.
Апрель 7, 2007.
Любимая,
Генри скоро исполнится шесть. Удивительно, правда? И ужасно. И даже офигенно. Да, ты права, это звучит лучше из твоих уст. Я вспоминаю, как впервые принесла его домой. Ему едва исполнилось шесть недель, я держала его на руках, и он был таким маленьким. На секунду мне подумалось, что я совершила величайшую ошибку в жизни, потому что кто я такая, чтоб думать, что я смогу вырастить ребёнка? Поверить не могу, что это могло прийти мне в голову, потому что Генри – лучшее, что случилось со мной в жизни.
Он растет.
На прошлой неделе он пришел домой и заявил, что у него появилась девушка. Я чуть инфаркт не получила. «Она – друг, который девочка», и они делятся друг с другом печеньем, но не ходят за ручку, потому что «это же фу-у».
Он спрашивает о тебе. Всё время. В большинстве случаев я не знаю, что ему сказать. Он просто упоминает твоё имя, говоря, что тебе нравится это или ты сказала то. Не знаю, понимает ли Генри, что происходит, но завидую его наивности.
Я хотела бы, чтоб ты была с нами. Где бы ты ни была, я люблю тебя. Твоя семья любит тебя.
Реджина сложила письмо и запечатала конверт, как и все предыдущие, поцелуем – более крепким, чем любые печати. Написав свой адрес в левом верхнем углу, а по центру по привычке, конечно, адрес части Эммы, она с тяжелым вздохом отправила письмо «домой», в коробку.
В дверь постучали. Её сердце давно перестало пропускать удары, надеясь на возвращение Эммы, но, тем не менее, Реджина поспешила к двери, потому что у Генри была привычка честно отвечать всем, что она дома, даже когда сама брюнетка предпочла бы скрыть своё присутствие. К счастью, утром они ходили собирать яблоки, и теперь, устав от этого занятия, её сын дремал у себя в комнате. Так что Реджина, удивленная вторжением, могла посмотреть, кто там.
Реджина открыла дверь. На пороге стоял чисто выбритый Август с мальчишеской улыбкой на лице, здоровенной сумкой в одной руке, коробкой в другой и туго набитым рюкзаком за плечами.
Ему хватило вежливости натянуть на лицо извиняющееся выражение, когда, кивнув на дверь, он спросил:
– Можно войти?
Миллс молча отступила, пропуская его. Бут поставил сумку, коробку и рюкзак у подножья лестницы, повернулся, раскрыв объятия, и с надеждой посмотрел на брюнетку.
Та холодно смотрела на него, скрестив руки на груди. Пауза затянулась достаточно, чтобы Август начал нерешительно опускать руки. Прекращая его страдания, Реджина закатила глаза и шагнула к нему, позволяя обнять себя:
– Что ты здесь делаешь?
– Я же не мог пропустить день рождения своего любимого племянника.
– Ты вернулся, – в голосе брюнетки прозвучало нерешительное удивление.
Он кивнул и, поцеловав её в лоб, нагнулся, чтобы открыть коробку:
– Я слишком сильно по вам, ребята, скучал.
– Жук, Август? – голос был напряженным, хотя она приказывала себе успокоиться. Дыши, Реджина, как всегда напоминал доктор Хоппер. Не забывай дышать.
– Я не мог его там оставить, – пробормотал Август. – Может, Генри будет на нем ездить, когда ему исполнится шестнадцать.
– На этом чудовище? – с нежностью переспросила Реджина. Она прищурилась, когда Бут открыл коробку, и из неё выскочил очень знакомый черно-белый кот. – Это что…
– Его я тоже не мог оставить, – Фигаро потерся об ноги Августа, и, подняв кота, бывший сержант протянул его хозяйке дома, у которой на лице читалась смесь веселья и ужаса. – Я его не украл. Выкупил у миссис Привитерра. И сделал ему прививки и всё такое.
– Чем ты занимаешься, Август? – брюнетка помогла ему поднять рюкзак. – Где ты был?
– Путешествовал, – откликнулся он, отпуская кота исследовать новые владения, – собирал материал для книги.
– Ты пишешь книгу, – бесстрастно повторила женщина.
Он рылся в рюкзаке, который держала Реджина, и она не смогла не заметить рукав знакомой красной кожаной куртки. Август достал пачку открыток.
Они поменялись, и Реджина с любопытством разглядывала открытки. Те, что Август присылал в прошлом году, были другими. А эти были похожи одна на другую, и почти все были не подписаны, ну, если бы Реджина не знала Августа лучше, она бы посчитала, что он путешествовал бездумно, как будто для галочки. Таиланд. Германия. Сирия. Ванкувер. Таллахасси. Случайные места, видимо, никак не связанные между собой.
– В своём путешествии ты нашел то, что искал?
– Нет, – Август угрюмо пожал плечами, взъерошив волосы. Миллс с любопытством глянула на него. Обычно уверенный в себе до самодовольства, сейчас мужчина смешался под её стальным взглядом. – Я думаю, Эмма жива.
– Август, – со сдержанным вздохом она кивнула головой в сторону и, поднявшись по ступенькам, пошла на кухню. Сердце громко стучало в ушах. «Отпусти», – советовал ей голос Арчи, но голос Эммы, зовущий её по имени, звучал куда громче и отчетливее.