Письма с войны
Шрифт:
– Я думал, это Эмма, – виновато прошептал Генри, смущенно глядя в землю.
Реджина обняла его, присев на корточки, малыш уткнулся лицом ей в шею.
– Я же послал ей карту! Почему она не сработала?
Реджина зажмурилась, не зная, за что ненавидит себя больше: за то ли, что вынула конверт с картой Генри из ящика, прекрасно зная, что он вернётся отправителю, и надежно спрятала его в ящике своего стола или за то, что в глубине души, думала, что, отправь она ту карту, Эмма и вправду смогла вернуться домой.
– Ничего, Генри, – прошептала брюнетка, целуя его в макушку. –
Время бежало быстрее, чем ожидала Реджина. Незаметно похолодало, и лето сменилось осенью. Генри перешел в старшую группу нулевого класса, и, хотя он не говорил этого, ему нравилось, когда Реджина называла его «старший». Правда, когда тётя Руби добавила к этому прозвищу «гражданин», Генри не разговаривал с ней целых полдня.
Реджина ушла в работу настолько, что у неё не оставалось времени ни на что, кроме Генри. Она трясла весь мелкий бизнес в Сторибруке, проверяя предприятия на соответствие Гражданскому кодексу. Обнаружив малейшие нарушения, мэр требовала устранить их в самые кратчайшие сроки, так что владельцы едва успевали выполнить все, что от них требовалось. Пришел октябрь, и Реджина вовсю готовилась к городскому празднику в честь Дня благодарения, но ни постоянная занятость, ни сын не спасали её от грызущего чувства, от мысли, постоянно терзавшей брюнетку. В октябре у Эммы был день рождения.
Вторник начался, как обычно. Реджина проснулась за полчаса до будильника, прогнав мысли о своем последнем сне, и приготовилась прожить еще один день. Генри всё тяжелее и тяжелее вставал по утрам, и ей не хотелось признавать, что сын растёт. Она отвезла его в школу и поехала на работу, затем ровно в 15:30 забрала Генри, и они вернулись в офис, где мальчик сел за собственный стол делать уроки. Два часа спустя они пришли домой, пообедали, поиграли и после ванны Реджина уложила его спать. Их день закончился, как всегда, в десять.
Но Реджина не смогла уснуть. Она лежала и смотрела, как ползёт минутная стрелка будильника. Половина двенадцатого. В голове настойчиво звенела мысль, что ей нужно встать. Ей нужно двигаться дальше, разве нет? А так будет ещё труднее. И что, теперь она должна забыть Эмму совсем? Не забыть, но ведь завтра ей нужно будет найти в себе силы, чтоб начать новый день, а это только растравит и без того кровоточащие раны. Но сегодня у Эммы день рождения.
Без четверти двенадцать. Ей хватит времени, чтоб встать и пойти на кухню. Не нужно зажигать свет. Луна ярко освещала кухню, когда Реджина обошла кухонную стойку. В ночной тишине женщина двигалась бесшумно, как тень, скрываясь от любопытных глаз города и даже от Генри. Часы на духовке сказали, что у неё осталось десять минут, так что Реджина быстро открыла холодильник, достала один из кексов, которые они с Генри испекли позавчера просто потому, что он попросил, и положила его на стол. Порывшись в ящиках комода, брюнетка нашла свечку. Маленькую синюю звёздочку с крохотным фитильком. Она зажгла её, и, хотя огонёк свечи был совсем маленьким, комната будто осветилась ярким светом, когда Реджина вспомнила, как застенчиво улыбалась Эмма в тот день, когда она устроила белокурому солдату сюрприз. Как крепко обнимали её сильные руки, потому что они с Эммой ещё не знали другого способа выразить свои чувства.
Реджина давно перестала загадывать желания на падающие звёзды. Желать бесполезно и бессмысленно. Желания не помогли бы ей стать той, кем она являлась сейчас. Не могли заплатить за колледж, не могли успокоить её, когда у полуторамесячного Генри случились колики. Но сейчас она присела за стойку и, положив подбородок на сложенные руки, глядя на маленькую голубую свечку, мерцающую в темноте, загадала желание. Самое отчаянное своё желание.
Приведи
Снова выпал снег. На этот раз земля побелела уже в конце ноября, и крики напуганных глобальным потеплением защитников природы ненадолго смолкли. И, хотя снега было немного, Реджина пообещала Генри, что они покатаются на санках с холма в парке. И сейчас она зорко наблюдала за ним, дрожа от холода на скамейке, спрятав руки в муфту и прижав к боку термос. Хотя Генри присмотр, кажется, был не нужен. Раз за разом он втаскивал санки на вершину холма, садился и со смехом и радостными криками летел вниз.
– Реджина.
Подняв глаза, брюнетка увидела тепло улыбающегося Арчи Хоппера, как всегда одетого в твид и с Понго на поводке.
– Я вас давно не видел.
– Я не ваша пациентка, доктор Хоппер, – ответила Реджина, снова поворачиваясь к Генри.
Не обратив внимания на явно грубый ответ, Арчи присел рядом, спуская Понго с поводка. Получив свободу, далматинец тут же понесся к Генри и перевернул санки с радостно взвизгнувшим мальчишкой. Реджина припомнила, как в детстве Генри постоянно пытался оседлать собаку, говоря, что Понго – его благородный скакун. Теперь мальчик перерос своего друга, и хотя далматинец всё еще терпеливо сносил детские попытки превратить его в лошадь, оба, и пёс, и ребёнок, понимали, что те дни безвозвратно минули.
– Как вы? – спросил Арчи.
– Хорошо.
– А Генри?
– Прекрасно.
– Он выглядит счастливым.
Реджина секунду помолчала и слегка улыбнулась, глядя как Генри и Понго возятся в снегу.
– Конечно, он счастлив.
– А вы? – прямо спросил психотерапевт.
Миллс хмыкнула, поджав губы:
– Конечно, я счастлива.
– Я просто имею в виду, – продолжал почти пораженный Хоппер, – я слышал, что говорят про Эмму.
Реджина резко повернулась к нему:
– Никогда бы не заподозрила в вас сплетника, доктор.
– Я не знаю подробностей, – быстро заверил он, – я просто хотел сказать, если вы захотите поговорить, Реджина, моя дверь всегда открыта.
Брюнетка встала и, подхватив термос, крепко сжала его в руках:
– Не понимаю, о чем вы.
Она позвала Генри, который явно был разочарован, что приходится уходить из парка так рано.
Через две недели после этого разговора Реджина всё-таки пришла к дверям кабинета Арчи, не в силах вынести тот ад, которым стали для неё праздники.
Работа превратилась для Реджины в постоянный источник стрессов, особенно после того, как пьяный Лерой разнес киркой главный распределительный щиток на электростанции и обесточил весь Сторбрук на четыре дня. Его арестовали, но какой в этом толк? Мэрию всё равно завалили отчетами об авариях. К счастью, из-за причиненного Лероем ущерба и различных судебных издержек ежегодные рождественские гуляния пришлось отменить, и Миллс была избавлена от необходимости в них участвовать. Одним стрессом меньше, обрадовалась она, но жизнь тут же подбросила ей замену.