Плач богов

Владон Евгения

Если взором и можно прикоснуться, то данной способностью этот мужчина владел в совершенстве, как и изощрённым умением смущать умы наивных дурочек, путать на раз их сумбурные мысли и вызывать шквал несовместимых с происходящим эмоций. Ну и, конечно же, заставлять немощные сердечки оных трепыхаться пойманными в силки птицами, из коих им уже не вырваться и не спастись в буквальном смысле.

И как бы со стороны это не выглядело печально для последних, переживать всё это на собственной шкуре было куда ошеломительней и страшней. Потому что обезумевший стук собственного сердца сводил с ума вместе с испытываемыми эмоциями именно тебя, будто намереваясь разорвать изнутри, а то и сжечь заживо.

–

И я более, чем уверен, что Полин успела рассказать вам обо мне достаточно занятных подробностей, чтобы составить некую картину о моей скромной персоне.

– Я ничего о вас не составляла! Это не в моих… привычках… Выдумывать что-то о незнакомом мне человеке со слов других людей.

– Прямо-таки совсем-совсем ничего? И даже ни разу не вспоминали?

В этот раз даже осознание о наличии маски на лице не дало и сотой доли облегчения, поскольку алым румянцем вспыхнула не одна лишь кожа под оной. Казалось, опаливающим жаром всесжигающего смятения залило от макушки и до самых пят, отчего даже глаза заслезились, а перед взором замельтешило пульсирующими пятнами из-за вскипевшего в висках адреналина.

Скрыть подобное состояние от подобного человека?.. Да лучше сразу умереть не месте!

А она-то, глупая, понадеялась, что он никогда об этом не рискнёт упомянуть. Неужели решила, что подобные люди должны наследовать от своих именитых родителей кровное благородство и честь, а не приобретать данные качества при соответствующем воспитании?

– И что я по-вашему должна была вспоминать? – и почему она не выпалила тогда что-то вроде «Вы в своём уме?!» и не стала вырываться из его рук? Может растеряла остатки своего здравого рассудка, а вместе с ним – способность к самозащите?

Причём ответная улыбка Хейуорда буквально захлестнула по всем враз раскрывшимся уязвимым точкам шокирующим разрядом, от которого ещё больше затряслись поджилки, а из мышц и суставов будто схлынули остатки физических сил. Не держи он её столь крепкими полуобъятиями, точно бы упала.

– Думаю, у вас достаточно накопилось на этот счёт нужных воспоминаний, о которых не принято говорить в вашем привычном окружении. Но делиться ими хотя бы с тем, кто вас поймёт или же всецело примет вашу сторону…

– Я ни с кем ничем не делилась!.. И, надеюсь, вам тоже хватило для этого ума!.. И… ии… Упоминать о таком прямо сейчас… Вы действительно думаете, что мне захочется после такого обсуждать с вами хоть что-то вообще и уж тем более продолжать танцевать дальше?

– А вам действительно многое из произошедшего кажется настолько вопиюще неуместным, что, если пытаться делать вид, будто ничего из этого никогда не было и не случалось в помине, то оно сразу же каким-то чудом исчезнет из наших жизней и больше нигде не всплывёт?

– Так вы для этого меня… потащили танцевать? Чтобы шантажировать тем, что мне хотелось бы забыть раз и навсегда?

– Шантажировать? Вы серьёзно решили, что я способен на такую низость?

– Тогда зачем вы заговорили об этом?

– Мне казалось, что вы и в самом деле, если и не отличаетесь от представительниц своего круга, то хотя бы пытаетесь не быть похожими на них.

– Но при чём здесь… воспоминания?

– При том, что я пригласил вас на танец, в котором нет ограничений для чувств и желаний. Его не просто так запрещают в публичных местах. Он настолько откровенен и вынуждает партнёров открываться друг перед другом до таких глубин человеческих душ, что даже все существующие слова на его фоне просто меркнут, а всё остальное превращается в жалкое подобие того, что мы привыкли называть бурной страстью или той же любовью. Неужели вы думали, что я сумею устоять перед подобным соблазном и не попробовать вызвать вас на откровенность?

Держать вас в своих руках, вдыхать ваш запах, чувствовать льнущее ко мне тело и не мечтать сорвать с ваших губ мимолётного поцелуя?

– Вы действительно… сошли с ума… если рассчитывали на всё это… - ей хотелось если и не выкрикнуть, то хотя бы прорычать негодующим возгласом в его… губы, которые уже практически касались её задыхающегося ротика, пусть и не буквально, но обжигающим дыханием и сводящей с ума близостью по любому. Вот только вместо показательного возмущения с её языка срывался немощный лепет, а тело не просто слабело, а с катастрофической скоростью теряло физическое равновесие и контроль над поглощающими её страхами. Или это были уже не страхи, а человек, который держал её, лишал рассудка и вытворял с её чувствами невесть что. И она абсолютно ничего не могла с этим поделать, поскольку больше не имела над собой прежней власти и не знала, как это исправить. Да и хотела ли, поскольку ведать теперь не ведала, как управлять даже собственными желаниями.

И лучше бы он не говорил эти свои последние, до невыносимости жуткие фразы, от которых у неё на раз вскипала кровь в жилах, разливаясь пугающими приливами внизу живота и едва не болезненной резью сладчайших судорог… меж дрожащих бёдер… А сама мысль, что Хейуорд не только был причастен к этим… нехорошим ощущениям, но и мог как-то он них узнать (или, по крайней мере, догадаться), убивала чуть ли не буквально, лишая тело последних сил, а сознание – обрывающихся с реальностью связующих нитей.

– Люди могут сколько угодно обманывать себя и окружающих в своей пуританской непорочности, обвинять других в их природном «несовершенстве» и греховной сущности, но от себя не убежишь при любом раскладе. Мы могли бы говорить о чём угодно, но было бы ли это искренним и тем, что нас действительно больше всего волнует в эти минуты?

Он рехнулся! Определённо рехнулся! И она вместе с ним, потому что больше ничего не соображает и не понимает, что происходит. Потому что сосредоточена, как одержимая или больная на всю голову психопатка, на его губах, на опаливающем дыхании, рисующем порывистыми мазками по коже вокруг её рта будто порханием невесомых крыльев мотылька. И на его пальцах… на его бёдрах и шагах, ступающих прямо меж её ножек вопиюще срамными движениями, словно намеревался пробить защиту из пышных складок юбки и… коснуться запретной точки… Той самой, которая в эти моменты стенала и ныла, пульсируя горячими спазмами уже не только снаружи, но и внутри, буквально разливаясь шокирующей похотью и вязким нектаром греховных соков по напряжённым мышцам и интимным зонам девичьего лона.

Лучше бы она сразу умерла, а не сгорала от стыда в мучительном пламени всесжигающего ужаса и физическо-эмоционального вожделения. Неужели она и вправду настолько порочна и пропитана насквозь вопиющей аморальностью, что её так легко возбудить какому-то портовому грузчику?

– Разве ты бы отказалась принять моё приглашение на этот танец, если бы заранее знала его исход и в чём я буду тебе признаваться. Я всего лишь мужчина, Эвелин, может и сильный физически, но абсолютно безвольный перед бренными слабостями большинства человеческих пороков. И то, что я стремлюсь взять у жизни, что само идёт мне в руки, в этом нет ничего удивительного и необъяснимого, этим грешу не только я один. Ведь нами, как правило, движут внутренние инстинкты и желания. Поначалу – это обычное любопытство, но стоит распробовать запретный плод на вкус, как оно тут же перевоплощается либо в бесконечный голод, либо в потерю какого-либо интереса вообще. С человеком так же… Либо ты тянешься к нему всё время, либо не замечаешь в упор. Либо думаешь постоянно, либо никогда не вспоминаешь…