Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Роль, которую Вы мне уготовали, вряд ли подходит воспитанной барышне, – не сдержалась от колкого комментария Катерина, медленно делая еще несколько шагов вперед и в сторону, ближе к небольшому оконцу, которое уже давно не видело тряпки: засиженное мухами, укрытое толстым слоем пыли, оно едва пропускало и без того слабые из-за сегодняшних густых облаков солнечные лучи.
– Ошибаешься, Катерина, – с отвратительной улыбкой, полной удовольствия, протянул старый князь, – будущей Императрице стоит помнить о воспитании.
– Получив престол абсолютно бесчестными методами.
На это её высказывание он лишь пожал плечами, отворачиваясь
– Еще Наполеон говорил, что те, кто намерен править, должны быть готовы, что их смерти кто-то возжелает. Это естественно.
– В таком случае, Вы тоже должны быть к этому готовы.
Под низким потолком маленькой комнатушки прокатился сухой смех Бориса Петровича. Раскурив трубку, отчего не терпящей табачного дыма Катерине захотелось выбить окно, чтобы хоть немного свежего воздуха запустить в это затхлое помещение, он пристально взглянул на племянницу:
– Не утруждай себя пустым беспокойством, Катерина. Лучше подумай о жизнях тех, кто тебе вправду не безразличен.
Внутри все вновь сжалось, в ушах голосом матери зазвучали строки проклятого письма. Перед глазами вдруг всплыло светящееся от счастья лицо Ирины, прижимающей к сердцу очередную записку от графа Перовского. Пусть это оказалось лишь притворством, улыбка сестры на тот момент выглядела такой живой и искренней. А теперь вряд ли она сможет вновь радостно рассмеяться.
Калека.
– Ведь жизнь какой-то неизвестной датской принцессы ничто в сравнении с жизнями твоих близких? – ворвался в разум проникновенный низкий голос старого князя, все с той же полуусмешкой смотрящего на нее.
Для нее каждый человек был неприкосновенен. Посягать на любую жизнь – грешно. Но в одном Борис Петрович был прав: маменька, сестры, брат, царская семья, Шуваловы – все это было ей куда дороже абсолютно незнакомых лиц и судеб. Хотя ни сердце, ни душа не стремились ответить согласием.
Но это было естественно – бороться за родных.
– Вы всерьез полагаете, что Императрица позволит мне занять статус фаворитки Наследника Престола? – пересохшими губами осведомилась Катерина, складывая руки на груди и прямым, уверенным взглядом смотря на старого князя.
Тот одобрительно сощурился; костяная трубка в коротких пальцах покачнулась.
– Ты сделаешь так, что Наследник Престола пойдет против любого слова – хоть Императрицы, хоть самого Господа Бога.
Абсурдность слов Бориса Петровича вызывала желание рассмеяться ему в лицо. Но совсем некстати вспомнился разговор в один из последних вечеров, когда цесаревич вдруг упомянул морганатический брак для своих братьев. Его взгляд в тот момент вряд ли она когда-то сумеет забыть: словно на короткий миг все в нем, что было накрепко связано с долгом, потеряло свою значимость. Будто помутнение рассудка, глупая мечта, зачем-то озвученная. Слабина, которой быть не могло.
– Вы плохо знаете Его Высочество. И я не та, ради кого переписывают законы Божьи и государственные.
Хотя, наверное, слукавила бы, если бы сказала, что ни на единый миг ни пожелала быть той самой. Но пустые мечтания стоило оставить институткам.
Князь Остроженский, сощурившись, смерил племянницу неопределенным взглядом, и медленно выдохнул едкий дым. Следующие слова его будут отдаваться в её голове еще долго, напоминая – он хочет невозможного:
–
А у нее нет выбора.
***
Германия, Дармштадт, год 1864, август, 28.
Надежде на встречу с Сашей не было суждено сбыться – вместе с графом Перовским он отбыл в Россию несколькими днями ранее. Не случилось увидеться даже с Владимиром: семнадцатилетний Великий князь вместе со своим воспитателем по настоянию лейб-медика был отправлен в Розенштейн, для лечения виноградом и ваннами. Если бы только Николай покинул Данию чуть раньше, тем более что внутри все уже давно требовало вновь обнять мать – тоска по дому одолевала каждый день с новой силой, грозя утопить его в своих глубинах. Но разве мог он знать?
К счастью, хотя бы Мария Александровна осталась во дворце, по всей видимости, отсрочив очередную поездку – при всей любви к родному Дармштадту она наслаждалась короткими путешествиями по Европе, которая своим климатом ей была приятнее России (пусть и та была бесконечно дорога её сердцу).
Великогерцогский дворец, где ранее проживал её отец и куда она не попала даже после официального признания её дочерью герцога Людвига II, оставившего неверную супругу с детьми в Хайлигенберге, ничем не напоминал Зимний. По-немецки простой и в чем-то даже аскетичный, он был полон холода, что ранее, что сейчас, когда уже в статусе российской Императрицы Мария Александровна навещала своего сводного брата Людвига, нынешнего хозяина этого места. На фоне тихого, уютного города дворец казался какой-то бездушной каменной глыбой, или же всему виной неприязнь, сквозившая в каждом слове и взгляде со стороны тех, кто звался её семьей? Это место не любил даже Николай, приезжающий сюда не так часто, как мать – в основном они останавливались в Югенгейме, где жил герцог Александр, решившийся на мезальянс с фрейлиной – тогда еще – цесаревны. Именно туда Мария Александровна намеревалась отбыть через пару дней, когда закончится этот визит к «высочайшим родственникам». Пока же её дурное настроение развеял приезд сына, которого она ждала еще с момента получения письма из Копенгагена.
Она волновалась, пожалуй, даже больше чем он, чувствуя ответственность за его будущность: бесспорно, Николай уже не был желторотым юнцом, что слепо слушает советы родителей. Он сам принимал решения, и, кто из принцесс станет его супругой, он имел право определиться без чужого давления, но все же… Мария Александровна с тихим вздохом вспомнила голос и взгляд своего венценосного супруга, когда тот говорил с ней о союзе с Данией, и после – с сыном, о его будущем браке.
Александр бы не принял иной невестки кроме Дагмар.
Вряд ли бы случился открытый конфликт, но он бы нашел способ заставить Николая остановить выбор именно на датской принцессе. Это уже было дело решенным, и мнение цесаревича едва ли принималось во внимание.
Читая эти переполненные радостью строки, она невольно хмурилась и не могла не подумать, что все слишком стремительно. Хоть и вспоминалась ей собственная встреча с Александром и его горячность, когда он решил, что поиски невесты окончены, еще в первый день, сейчас ей думалось, что лучше б тогда им обоим дали время остыть и подумать. Ярко вспыхнувшее в один миг пламя за считанные секунды охватило влюбленное сердце Гессенской принцессы и, не найдя себе больше пищи, угасло, оставив лишь пепел на месте костра и в обожженной груди.