Плачь обо мне, небо
Шрифт:
— Присядьте, Катрин, — мягко попросил он, приподняв подушку в изголовье и поставив вертикально, чтобы можно было опереться спиной. Вообще, стоило бы заставить княжну лечь и отдохнуть, потому как в бледности она уже могла соперничать с бинтом, что он сжимал в ладони, но упрямо желала показать свою стойкость. Даже ее попытка возразить была тому подтверждением. Кладя свободную руку ей на плечо и настойчиво заставляя опуститься на узорчатое покрывало, он не сводил с нее глаз, наслаждаясь этой молчаливой войной взглядов: в зелени напротив плескалось ничуть не меньше упорства, нежели в его собственной синеве.
— И все же, это было необдуманно,
Осторожно наложивший крахмальную повязку на пострадавшую кисть и совершающий поверх виток бинта за витком, для чего пришлось временно разорвать зрительный контакт, Николай только усмехнулся. Пальцы аккуратно затянули узел из свободных концов, надежно фиксируя повязку.
— Мне стоило позволить ему ранить Вас еще сильнее?
— По крайней мере, для Империи это бы не несло столь серьезных последствий, – отшутилась Катерина, намереваясь забрать пострадавшую руку из обнимавших ее теплых ладоней, но её запястье тут же было поймано и обездвижено. Удивлённо взглянув на цесаревича, она замерла, наткнувшись на холод и непреклонность в его глазах.
— Жизни всех людей равны, Катрин. И я не могу позволить ранить даму рядом со мной, чтобы остаться в безопасности лишь потому, что я – Наследник Престола.
Спустя несколько секунд молчания, последовавшего за этими твёрдыми и почти бесстрастными словами, он добавил:
— Этот человек будет пойман и наказан. За то, что осмелился пойти на убийство.
Тем более что он догадывался, кто именно виновен. Ни слова не говоря, Катерина отвернулась; она чувствовала, что поимка этого преступника не даст ничего. Он лишь марионетка, потеря которой вряд ли критична для жестокого кукловода. Но как выманить того, кто с такой легкостью распоряжается чужими жизнями, пока не удавалось понять. И почему он скрывается. Чего ждет.
— Он сказал, что это было предупреждением, — рассеянно скользя взглядом по висящим на стенах картинам, она все же решилась поделиться своими мыслями. — Это может быть лишь моя паранойя, но я склонна полагать, что его подослал… Борис Петрович.
Называть того человека после всего произошедшего — после таких действий — дядюшкой не поворачивался язык. Она бы безумно желала верить, что все это дурной сон, и никаких злодеяний старый князь не творил — он ведь всегда с такой любовью относился к племянникам, так ценил свою сестру, был так добр и внимателен, что принять то, что это было лишь напускным, оказалось непросто. И до сих пор где-то в самой глубине сердца тлела пустая надежда на лучшее. То, что не сбудется.
Заметивший, как невысокий лоб прочертила задумчивая складка, цесаревич позволил себе абсолютно детский поступок: все так же удерживая в ладони левую руку Катерины, он осторожно прилег на постель, устраиваясь головой на коленях у опешившей от подобного шага Катерины. В ответ на ее вопросительный взгляд (впрочем,
— Забудьте об этом хотя бы на пару часов. Вам стоит отдохнуть.
— После обеда я должна вернуться к государыне.
— Maman не будет гневаться, я обещаю, — едва сжав в руке узкую холодную ладонь, обмотанную бинтом, заверил он княжну. — А вот Ваш обморок ее явно не обрадует.
Признавая правоту слов цесаревича, она едва слышно вздохнула и прислонилась спиной к изголовью постели, опуская свободную руку на покрытое смятой тканью белой рубашки плечо. Окутывающие теплым облаком слова и фразы что-то начавшего рассказывать Николая, постепенно смешивались в одно; смысл их исчезал в тенях от усталого разума, измученного новым происшествием, голос, как и всегда, наполненный легкой иронией, проникновенный, низкий, убаюкивал, прося прикрыть сухие глаза. Бессознательно перебирающие мягкие волосы пальцы замедлились, тяжелея, словно бы по венам пустили жидкий свинец; ровное дыхание стало тише, почти невесомым.
Почувствовавший перемены Николай чуть запрокинул голову, чтобы увидеть на лице княжны безмятежное выражение, столько времени отсутствовавшее. Похоже, утомившись, она все же задремала в таком неудобном положении, что неминуемо повлечет за собой боль в шее и спине — он об этом знал не понаслышке. Какое-то глупое желание еще немного посмотреть на эти, возможно, не идеальные, но дорогие сердцу черты, вбирая их в себя одну за одной, заставляло оттягивать секунду до секундой. На мгновение он пожалел, что так и не сумел достойно научиться живописи — как бы ему хотелось запечатлеть расслабленное родное лицо на холсте, чтобы хоть что-то сохранить на память; впрочем, можно было попросить об услуге Сашу — брат наверняка не откажет в маленькой мальчишеской прихоти.
Горькая нежность, разрастающаяся в груди при виде едва подрагивающих ресниц, приоткрытых тонких губ и мерно вздымающейся груди, уже не впервые охватывала Николая. И уже в который раз он понимал, что бессилен перед ней. Возможно, это единственное, с чем уже нет нужды бороться: он просто запрет ее внутри. Навечно.
Робко протянутая рука остановилась в считанных миллиметрах от бледных скул, стоило расположившимся на камине часам звонко отмерить полдень. Пальцы покалывало от непонятного, ранее неизведанного ощущения; неуверенное движение вниз, не касаясь кожи, и рука окаменела, когда спутанные ресницы дрогнули и подернутые дымкой сна зеленые глаза приоткрылись. Изображение было туманным и нечетким, но взгляд цесаревича, направленный на нее, чувствовался даже сквозь дрему.
— Простите, Ваше Высочество, я…
Поднятая ладонь замерла так близко от ее губ, что Катерина могла ощутить тепло, исходящее от кожи, и легкую дрожь.
— Это мне стоит просить прощения, Катрин, — так же тихо не согласился с ней цесаревич. — Вы заботились обо мне, однако сами пострадали ничуть не меньше.
С неохотой поднявшись с постели, на которой они провели последние минуты, Николай задумчиво осмотрелся: кабинет покойного Императора не предполагал особого комфорта — что походная кровать, прикрытая от чужих рук, что несколько деревянных кресел, обтянутых сафьяном, не давали возможности остаться в них надолго. Увы, но приходилось покинуть этот островок покоя и уединения, столь резко контрастирующий с суматошной и живой атмосферой дворца, порой излишне утомляющей.