Плач по Александру
Шрифт:
С короткими привалами колонна продвигалась на север, к морю. В нежноголубых сумерках проехали по свежеполитым, дымившимся теплым паром асфальтовым улочкам Горгана. Проплыли за бортом, растаяли пустынные в этот час базарные ряды, центральный перекресток, на котором стоял теперь английский солдат-регулировщик, осталась позади офицерская гостиница, где размещался интернат, исчез за поворотом домик школы под черепичной крышей в глубине апельсинового сада. С грустью смотрел он на покидаемый навсегда уютный городок, где нашел столько друзей, был влюблен одновременно в семиклассницу Веру Бабенко и жену подполковника
«Опять куда-то едем, не можем остановиться», – думал задремывая на груде мешков и баулов, где спали в обнимку мать с младшим братишкой. Проснулся оттого, что кто-то энергично тряс его за плечи.
– Вставай, приехали, – говорила озабоченно мать. – Вещи собирайте!
«Форд» стоял на территории порта. Светило ярко солнце, задувал влажный ветерок. Толпились вокруг, сидели на земле, курили солдаты с запыленными, измученными лицами. Через распахнутые ворота въезжали машины, конные повозки, артиллерийские орудия. Дымили у пирсов буксирные теплоходы, плыли над головой стрелы подъемных кранов перенося на палубы судов громоздкие контейнеры, ящики, спрессованные бунты сена. По наспех наведенным сходням коноводы тащили за уздечки, стегали нещадно плетьми упиравшихся, обезумевших от страха лошадей.
К вечеру эскадра из трех теплоходов, имевших каждый на буксире по три тысячетонных баржи, отвалила с прощальными гудками от причальных стенок Бендер-Шаха.
Он впервые плыл по морю, был переполнен впечатлениями, часами простаивал на палубе. Вокруг, насколько хватало глаз, мерцала раскинувшись на полсвета гнеобъятная нежноголубая стихия. Кружили над головой, пикировали вниз истеричные крикливые чайки. Вылетала внезапно из воды блеснув серебром красавица-рыба, зависала грациозно изогнувшись, падала с плеском вниз. Упорно, не уступая ни метра, словно бы поставив перед собой какую-то цель, неслась вровень с кораблем стая дельфинов.
На закате дня море потемнело, стало печальным, задумчивым. Опускалось за кромку горизонта усталое солнце, окрашивая в розовый и оранжевый пурпур кудряшки волн. Долго еще горели на небе медленно остывая живописно расцвеченные облака…
По соображениям безопасности эскадра пробиралась на Кавказ вдоль более удаленного от действий немецкой авиации восточного побережья. При полном штиле миновали остров Огурчинский, на песчаных отмелях которого грелись провожая их печальными взглядами каспийские тюлени. Остались за бортом маячившие на берегу нефтяные вышки Небит-Дага. Каспий оставался спокойным, безмятежным, ничто не предвещало скорой беды.
На рассвете его разбудили топот ног над головой, беспокойные крики. Наскоро одевшись, кинулся на палубу отец, он побежал следом.
Наверху все тонуло в непроницаемом тумане. Звонил не переставая судовой колокол, среди палубных построек сквозили людские тени, слышались голоса. Теплоход, покачиваясь, стоял на месте.
Из схваченных налетуслов он понял: лопнул буксирный трос, одну из барж с лошадьми и взводом коноводов уносит в просторы моря.
– Тишина на судне! – доносилось сверху. – Право руля! Самый малый ход!
На капитанском мостике, откуда звучал голос, маячили едва различимые фигуры, судно медленно разворачивалось в тумане. Вцепившись в скользкие поручни он всматривался в белесый
– Лево руля! – звучала команда. – Больше лево! Прожектора на полную мощность! Готовить спасательный катер!
Он бросился спотыкаясь к противоположному борту.
Судно меняло курс, на воду спускали на лебедке катер со спасателями. Ржание коней, беспокойное, пронзительное, слышалось отчетливо совсем рядом. Еще миг, казалось, и проступит сквозь кисею тумана силуэт потерянной баржи, к ней устремится катер, и все , закончится: люди и животные будут спасены.
Ничего этого не произошло. Теплоход с висевшим на борту катером маневрировал еще несколько часов двигаясь на голоса лошадей. Они звучали с разных сторон: справа, слева, сверху. Медленно удалялись, затихали. Это был всего-навсего физический эффект: у звуковой волны на воде нет препятствий, звуки на море, особенно в штиль, слышны на большие расстояния. Уносимая течением и ветром обреченная баржа была в это время далеко от них, спасти ее могло только чудо…
– Чего задумался? – окликал его с кресла Семанов.
– Так, вспомнились всякие дела.
– Давай, рассказывай про старика. Как медаль украл.
– Мы говорили тогда – «стырил».
– А мы – «тяпнул». Или «свистнул». Где это было?
– В море, на Каспии. В войну.
– Ладно, рассказывай…
Гангутская медаль (продолжение)
Через неделю после высадки в Бакинском порту воинская часть отца получила приказ готовиться к переброске в неназываемый по причине секретности район военных действий на Кавказе. Делать им в Баку становилось нечего, пора было возвращаться домой, и отец достал через военную комендатуру билеты на паром «Советский Туркменистан» перевозивший на восточный берег труппу московского цирка с оборудованием и животными. Старик по имени Иосиф Борисович, работавший в цирке кассиром, оказался их соседом по каюте.
– Куда путь держим, дорогие попутчики? – вежливо осведомлялся у матери. – Если это конечно не военная тайна?
Мать нехотя рассказывала, они с братом смотрели в иллюминатор.
Удалялся, таял в мутной дымке город на каменистых сопках, в котором они так и не побывали прожив неделю в палатке армейского лагеря наспех разбитого за портовой оградой. На душе было беспокойно, тоскливо. Стоял перед глазами отец в походной форме примчавшийся проститься на зелено-полосатом «Додже» за несколько минут до отплытия, совавший в руки бумажные кульки с инжиром и виноградом, повторявший волнуясь: «Учитесь, мальчики… скоро увидимся… матери помогайте».
– Молодые люди любят цирк? – обращался к ним сосед.
Был небрит, маленького роста, с металлическими очками на носу.
– Вижу, любят. Цирк нельзя не любить. Задержитесь в Красноводске, милости прошу к нашему шалашу. Спросите кассира Иосифа Борисовича. Будете иметь, – он хитро подмигивал, – контрамарки по блату.
– С цирком у нас, к сожаленью, не получится, – откликалась мать. – Постараемся сразу же попасть на поезд. Нам еще ехать и ехать.
– Жаль… – старик протирал платком круглые очки, поплевывал на стекла. – У нас замечательная труппа.