Пластмассовый космонавт
Шрифт:
– Ничего, Павел, как-нибудь обойдётся! – с каким-то стыдливым выражением лица конструктор принялся уговаривать испытателя, которого ещё ни разу не видел таким сосредоточенным, даже мрачным. – Вот ведь на «Восходах» всё обошлось, – и теперь пронесёт.
Беркут видел по глазам конструктора, что он очень ждёт его ответа, как командира экипажа. И решал для себя как ему поступить: «Напомнить Бурову, что сотни замечаний, полученных за время испытаний, свидетельствуют о том, что новые корабли ещё «сырые»? Поэтому лететь без скафандров – верх самонадеянности?.. Глупо говорить об этом главному конструктору, он-то всё это понимает, как никто другой, и тем не менее, готов поставить свою подпись под рискованной затеей в расчёте на «авось пронесёт».
Подавив внутреннее сопротивление, подполковник Беркут ответил по-военному кратко:
– Лететь готов.
Хотя какая уж тут готовность! Невозможно с лёгким сердцем лететь на технике, которой всё меньше доверяешь! Тому же Гагарину было даже где-то проще: Юра хоть и был первопроходцем, но при этом безоговорочно доверял Королёву; отсюда его лихое мальчишеское «Поехали!», когда «Восток» оторвал «космонавта номер один» от грешной Земли и понёс навстречу неизвестности…
На обратном пути Буров предложил заглянуть в соседний цех. Они сразу будто переместились на сорок лет назад. За спиной у них в сборочном всё было устроено по последнему слову техники, поддерживалась чистота и образцовый порядок. Потому что там была витрина предприятия, куда часто водили высокие делегации. А показали бы иностранцам, что происходит буквально по соседству! Вот бы у всех этих начальников и зарубежных гостей вытянулись физиономии от изумления при виде восьмидесятилетнего старика в застиранной спецовке и очках с толстыми линзами, вытачивающего гайки для ультрасовременного биологического прибора на допотопном станке 1887 года выпуска, полученном от немцев в качестве военных репараций… Тут невольно задумаешься о том, что может не так уж неправы те скептики, которые у себя на кухнях ворчат, что вся эта так превозносимая нашей пропагандой программа по освоению космоса – по сути всего лишь мелкий выпендрёж государства, желающего доказать всему миру своё доминирование над конкурирующей супердержавой…
Уже на улице их нагнал невысокий мужчина лет шестидесяти, с сильно поредевшими волосами, но отличной фигурой борца, и сухим лицом, определённо имеющим сходство с известными изображениями римского императора Юлия Цезаря. Начальник первого отдела предприятия Владимир Путинцев, до своей отставки в звании полковника КГБ служил в восточногерманской резидентуре внешней разведки. Через год ему было на пенсию, но кадровый гэбист хватки не терял.
– Товарищ, Буров, а я к вам? Вы взяли из спецфонда заводской библиотеки подшивку американских журналов «Aerospace America» и до сих пор не вернули, хотя срок прошёл три дна назад, – строго напомнил особист, нисколько не тушуясь от того, что перед ним директор. Даже пальцем ему погрозил, словно школьнику: – Не хорошо, товарищ Буров, правила нарушать.
– Извините, Владимир Владимирович, сегодня же верну, – клятвенно пообещал Буров.
Потом они снова шагали с Беркутом по территории головного предприятия всей космической отрасли страны, и генеральный конструктор вполголоса говорил про «особиста»:
– Когда меня назначили на эту должность он меня вызвал к себе в кабинет, дал анкету и кучу бланков и велел заполнять, словно я обычный новичок с улицы, который пришёл устраиваться на завод. Признаться, я его даже побаиваюсь…
Глава 12
Через полчаса мужчины продолжили разговор за воротами предприятия – в паре километрах, на перекрёстке, в шашлычной под поэтичным названием «Рада». Заурядного вида закусочная типа «стекляшка» (или
Среди посетителей преобладали продавцы с соседнего колхозного рынка – мужики с грубоватыми манерами, много было приезжих из азиатских республик.
Ещё пара-тройка человек похоже зашла сюда перехватить шашлыка с пивом просто по пути, сойдя с московской электрички, ведь в паре сотне шагов отсюда находилась железнодорожной станции «Подлипки дачные».
Народ ел и пил стоя за круглыми столами на железных ножках. Стульев посетителям не полагалось, как и посуды: шашлыки продавались на картонных тарелках, для напитков предназначались бумажные стаканчики. И всё же какая-никакая, а культура в этой прирыночной забегаловке присутствовала (всё-таки через забор детишки в школьной форме резвятся), потому что причёску продавщицы украшала кружевная белая наколка, а на каждой столешнице стоял пластмассовый стаканчик с салфетками, солонка и две вазочки с чёрным и красным перцем.
Павел обратил внимание на заботливого папашу, который кормил сына лет семи-восьми, аккуратно снимая малышу с шампура перочинным ножичком куски мяса. Под их столиком на крючке висел школьный ранец мальчика.
Буров заметил с каким выражением товарищ глядит на эту пару и спросил:
– Прости, Павел, раньше как-то не получилось спросить…дети-то у тебя есть?
Беркут не сразу оторвал взгляд от отца мальчишки, который, старательно надувая щёки, дул на горячее мясо, прежде чем накормить им сынка. Наконец, медленно перевёл глаза на Бурова.
– Нет у меня детей, – мужчина криво улыбнулся, – и, следовательно, в случае моей гибели сирот не останется.
– Да-а… – нахмурив лоб, протянул Буров, и с каким-то ожесточением плеснул себе в горло стакан портвейна. – На меня постоянно давят переходить к пилотируемым полётам, чтобы не дай бог американцы нас не обошли! Понимаешь? Не волен я маневрировать, хоть и должность у меня высокая.
– А почему бы вам не стукнуть кулаком по столу?! Вы же генеральный конструктор!.. Что они там понимают в технике! Особенно в такой передовой. Они же все сплошь неучи, только речи на собраниях толкать умеют.
Собеседник глянул на Беркута с тоской затравленного зверя, и спросил:
– Про Ненашева слышал?
– Нет.
– Был такой… Лауреат Госпремии, кавалер орденов Ленина и Трудового красного знамени. Он в своё время попытался им возражать… Дело было на одном высоком совещании. Представь: пришёл яркий, умный, живой человек, ну, и «плеснул присутствующим кипятку», не слишком выбирая выражения. А там большинство сидели выхолощенные, прилизанные, этакие заштампованные мутанты от промышленности и науки. Он среди них выглядел белой вороной, да ещё прямо в лицо всё им выказал, так, как оно есть – своими словами. Про их бездарное руководство, которое губит всё дело… Такое у нас не прощается. За это академик попал под колесо партийной критики, однако правильных выводов для себя не сделал. Тогда с ним в два счёта разобрались…
– Неужели, убили? – опешил Беркут.
– Хуже…Объявили сумасшедшим. Якобы на почве тяжёлого умственного напряжения и сопутствующего алкоголизма у академика развилась шизофрения. Теперь Ненашев безвылазно сидит у себя на даче – отрезанный от мира и науки. Хорошо хоть, учитывая прежние заслуги, его в «жёлтый дом» не упекли и смирительную рубашку не надели. Но видел бы ты, Павел, каким он стал! Совершенно другой человек – погасший.
Помолчали. Снова выпили. Буров вдруг встрепенулся всем своим не слишком могучим телом, изменился в лице: