Пластмассовый космонавт
Шрифт:
– А ты чего ожидал? – жёстко поинтересовался Беркут. – Что будет как в кинохронике: счастливые космонавты и ликующий народ? Триумфальное шествие к славе? Репортаж с заставкой «Интервидения» под аккорды Шостаковича? Голосом Левитана диктор объявит на весь мир: «Говорит и показывает Москва, работают Центральное телевидение и все радиостанции Советского Союза, системы «Интервидения» и международной космической связи»!». И мы с тобой шагаем по ковровой дорожке… Прежде всего, брат, мы испытатели новой техники! Отправляясь утром на службу, ты должен понимать, что вечером можешь не вернуться домой, вот какая у нас
На Кулика его слова произвели большое впечатление. Он даже как будто устыдился своей слабости.
Только ведь убеждать других – отринуть от себя все страхи и присущие человеку древние инстинкты, став одной сплошной волей, – намного проще, чем бороться с собственной тёмной природой. В этом Беркут убедился уже по дороге из Чкаловского. Оказалось, что накрывшая его в небе паническая волна полностью не схлынула: даже за рулём автомобиля он чувствовал непривычную скованность и напряжение, на лбу снова выступила испарина, по спине бежали ручейки пота. Будто за рулём не он, а кто-то другой.
Как первоклассный лётчик Беркут всегда умел держать под контролем чувство страха и неуверенности, а тут что-то никак не выходило справиться с собой. Ему постоянно сигналили другие водители и шли на обгон. В конце концов прижав «Волгу» к обочине, мужчина опустил голову на руль, упёрся горячим лбом в прохладный пластик. «Что от меня останется, что я буду, если перестану быть тем, кто я сейчас есть?» – словно клювом дятла долбила виски свинцовая мысль, от которой накатывала неведомая ранее тоска, словно стоишь на краю тёмной бездны и вот-вот свалишься.
Домой он вернулся уже затемно – страшно вымотанный. Но и заснуть не мог из-за хоровода тяжелых мыслей в голове. Трудновато ему что-то стало в последнее время. Реактивная авиация, тем более космонавтика, здоровья ведь не добавляют, а отнимают: изнашиваются внутренние органы, мышцы, кости (особенно позвоночник), суставы, да и психологически человек выгорает на такой работе. Большинство лётчиков заканчивают карьеру уже к сорока годам – фактически инвалидами. Он и сам понимал, что здоровье уже не то, и спор с природой ему рано или поздно аукнется…
Когда среди ночи на кухню зашла заспанная жена – в ночной сорочке с растрёпанными волосами, – то застала мужа сидящим за столом, на котором стоял стакан и оставшаяся от гостей непочатая бутылка водки, которая была почти допита.
– Что ты делаешь?! – опешила Вероника. – Тебе же скоро на медкомиссию? Тебя же отстранят, Беркут! Ты что, решил не лететь?
– Ничего я не решил, – буркнул он. – Жизнь сама за нас всё решает…
Глава 14
Утром Павел проснулся с больной головой, на часах уже половина девятого, а в десять у него начинается занятие по физподготовке! Вот засада! Старший инструктор Центра Валентина Кудрявцева опозданий не терпит, требуя максимального почтения к своему предмету и персонально к себе, всё же первая женщина в Военно-воздушных силах в генеральском звании! Так что лучше поспешить.
Торопливо зашнуровывая ботинки в прихожей, Павел наблюдал как в гостиной жена на бамбуковом коврике выполняет йоговские асаны. Интеллигенты-интеллектуалы её круга увлекались йогой и индуизмом, собирали иконы. В обществе, в котором Вика вращалась, ходили
Из недавних увлечений жены был спиритизм; в компании «продвинутых» единомышленников Вика по субботам после полуночи вертела блюдечко «вызывая духов». Вероятно, весть этот псевдорелигиозный эрзац раскрашивал им жизнь, делал её не такой пресной. И при этом жена тоже очень рвалась вступить в партию (ради карьеры, конечно). Павла такая двойная мораль удивляла, но для них это было нормально. Вика была истинной дочерью своего отца, который тоже не страдал от когнитивного диссонанса, великолепно чувствуя себя и в роли этакого барина, и в качестве живого классика соцреализма.
– Ну как твоя головка – бо-бо после вчерашнего ночного «зигзага»? Ты уже мерил давление? – с ехидным укором поинтересовалась жена, стоя по-йоговски на голове. – Хочешь постоять со мной рядом? Через пятнадцать минут твоего похмелья как не бывало – гарантирую! Голова станет ясная, как стёклышко! Я давно предлагаю научить тебя медитации, это тоже отлично помогает.
– Ничего, пробегу кругов двадцать по стадиону в хорошем темпе и буду как огурчик! Кудрявцева нам спуску не даёт – ответил Павел.
Как Беркут ни гнал машину, он всё-таки опоздал на полчаса. Когда он выбежал из раздевалки на поле стадиона, Валентина в позе византийской царицы стояла в центре футбольного газона и властно распоряжалась кому из космонавтов в какой тренировочный сектор следует направиться и какой темп нагрузки удерживать. Синий костюм олимпийской сборной с надписью: «СССР» на спине и вышитым золотом гербом Советского союза на груди ладно облегал её крупную фигуру. На лацкане поблескивал золотой значок «Заслуженный мастер спорта СССР». На шее «тренерши» болтались на шнурке свисток и секундомер. С таких дородных крепких баб с железными характерами в тридцатые годы лепили героинь для парковых статуй спортсменок и колхозниц. Да и манеры Валентины не отличались утончённостью. С её голосом и большим запасом крепких выражений ей реально дивизией можно командовать.
– Что за х…! Разве я не предупреждала, что буду яйца отрывать за опоздания? Живо десять штрафных кругов по стадиону, и не филонить, если не хочешь лишиться своей седой мошонки! – заорала она ему в мегафон, явно припомнив, как он при последней их встрече фактически сбежал от неё. А такие женщины умеют быть мстительными. Поэтому, когда после окончания основного времени тренировки часть группы направилась в раздевалку, Беркуту пришлось задержаться.
– Паш, у тебя на носу медкомиссия, – став вдруг заботливой, напомнила Валентина, будто не материлась на него всего сорок минут назад в свой «матюгальник». – Тебе не мешает «подсушиться». Хорошо бы сбросить килограмчика два-три, а лучше сразу пяток, чтобы у медицины к тебе даже вопросов не возникло.