Play the kitten
Шрифт:
– Джон, я в пятьдесят первом номере, пожалуйста, помоги, - Салли косилась на Вайолет как на опытного инструктора. Девушка оживленно кивала, после интенсивно потрясла кулачком у глаза и ткнула пальцем в женщину. Салли наморщилась, выдавливая из себя слезы. – Джон, пожалуйста… - всхлипнула та.
Вайолет выхватила трубку, со звоном шлепнув ее о корпус стационарного телефона. Салли и правда заплакала. Вайолет сглотнула, бросая телефон на кровать.
– Да все уже, можешь прекращать.
Салли утерлась рукавом кружевного светлого платья; черная подводка осталась на ткани, размазавшись дальше по оголенной кисти руки.
– Это странно, что я позвонила ему, а не на ресепшн, если у меня был телефон. И каким, черт побери образом, я вообще узнала
Несмотря на плаксивое состояние, Салли задавала рациональные вопросы. Вайолет тяжело вздохнула, возясь с наручниками, глянув на часики у себя на руке.
– Тебя это не должно волновать, мы делаем это, чтобы удостовериться, что ты нужна ему. Если он появится здесь в течение часа и не задаст лишних вопросов, тогда действительно в его жизни тебе есть место, - Вайолет плотно застегнула наручники вокруг запястий женщины. Салли глупо следила за движениями; шуршало ее платье, пахло едкими духами, - а если проигнорирует…
Вайолет не закончила предложение. Лишь сжала в ладошке ключ от наручников.
– Мне пора за уборку.
Салли кивнула, слизывая слезы с губ, помада на которых давно нуждалась в свежем слое. Лампочка светильника с потрепанным коричневым абажуром мигала с туалетного столика. Вайолет бросила скучающий взгляд.
– Когда закончите здесь, скажи мне, я заменю ее, - дверь за девушкой тихо закрылась.
***
В просторную аудиторию проникали первые солнечные лучи. На возвышении стояло ее любимое пианино с поцарапанной в правом углу крышкой, на стенах были развешаны портреты Шекспира, Бальзака, Горация. Странная последовательность. Голос ее любимого преподавателя, вибрируя, эхом отдавался от высоких потолков и белых крашеных стен. По залу прошел смешок: кто-то пошутил. Профессор Прейс – немец по национальности в летах, страстный любитель Генриха Гейне - поправил твидовый пиджак, ткнул в душку тяжелых очков и заложил руки за спину, по своей привычке - сутуло от возраста - прохаживаясь по рядам, выбирая жертву сегодняшних поэтических чтений. Вайолет вновь ощущала, как быстро билось ее сердце – ее распирало от гордости, что она знает наизусть больше поэзии, чем ее однокурсники могут по памяти назвать стран Европы.
– Ну, раз никто ничего не выучил, - тяжело выдохнув, он отыскал среди студентов знакомую макушку и весело подмигнул Вайолет, - тогда продолжим, - затем потрогал иссохшими пальцами потрепанный томик собственного учебника, - Иоганн Гёте. Что мы там с вами в этом семестре проходим? «Страдания Вертера»? – он смешно поморщился, в неодобрении - но не из-за произведения, а из-за скудости учебной программы - покачав головой; аудитория захихикала. – Ну что ж, давайте страдать вместе с Вертером, - вновь смех среди рядов. Вайолет всегда возмущало поведение студентов на лекциях, и, хоть ее саму и волновал молодой человек в белой футболке, устроившийся на последнем ряду, она всегда старалась вновь возвращаться к тому, что должно было действительно волновать ее в данную минуту – лекция, занятие, ее любимый преподаватель. – Кто из вас знает, почему Гёте написал «Вертера»? – громоподобным властным голосом привлек внимание аудитории профессор. Вайолет не успела поднять руку. – Может Вы? – обратился тот к Киту, глядя на последний ряд. – Мистер Уокер? Мистер Уокер, проснитесь! Проснитесь.!
Проснитесь.
Проснись.
– Проснись, проснись! Вайолет!
Вайолет вздрогнула. Щетка свалилась в набранную ванную, с грохотом коснувшись дна. Кровь на руках засохла, превратившись в тонкую корочку, простыни свисали с края, мыльный грязный раствор капал на плитку пола.
– Ты уснула? – Хейзел подобрала край постельного белья, пододвигая стиральную доску ближе к бортику.
Разлепив глаза, Вайолет утерла уголки чистым участком руки.
– Я плохо спала.
Хейзел вскинула брови, будто пропуская смысл мимо ушей, принявшись отстирывать пятна, что наверняка успели присохнуть пока напарница прохлаждалась.
– Мистер Марч не любит, когда остаются пятна.
Вайолет уловила подтекст упрека.
– А что Джеймс любит? – тем же тоном задала вопрос та. Хейзел остановилась.
– В каком смысле?
– Вы все твердите о том, чего «Мистер Марч не любит, чего не выносит», - передразнивала та, - но что он любит?
Вайолет тяжело дышала. Вспыльчивость постепенно отступала. Сновидение еще не испарилось из памяти, оставляя тягучее смертельное чувство печали, порождающее желание грубить и быть грубой. Отстраненной, жестокой. Иногда Вайолет слишком увлекалась, обижая дорогих ей людей, а все потому, что не могла контролировать собственные гормоны. Когда эмоции берут верх очень тяжело остановиться. Хейзел продолжала интенсивно натирать грязный край простыни на стиральной доске, тихо напевая какую-то мелодию, словно игнорируя вопрос.
***
Прошло восемь часов с того момента, когда Вайолет прочла распечатки Анны. Время пролетело незаметно – что такое жалкие минуты в сравнении с вечностью наших убеждений?
Что бы сделала пятнадцатилетняя Вайолет, узнай она то, что открылось ей со страниц? Не поверила бы. А в шестнадцать? Возможно, испугалась. В семнадцать? Скорее всего, попыталась бы покончить с собой. Но сейчас, на пороге девятнадцатилетия, Вайолет чувствовала странное понимание и принятие. В мире каждый день происходит столько ужасов, столько непостижимого для нашего разума, столько катастроф и непонятных случаев, что не поверить в то, что сверхъестественное живет среди нас, было бы крайне глупо. Ее не терзали сомнения, отвращение или страх, ей лишь хотелось знать больше, видеть больше, уметь больше. В жизни не бывает совпадений, и Вайолет свято верила, что ее работа в «Кортезе» - это тоже жизненный урок. Судьба вела ее до этого момента, и стечение обстоятельств, связавшее ее, Кита, Джеймса да и всех остальных вместе – не простая случайность. Так что же, черт побери, будет дальше?
Ее ничто не пугало так, как угасание эмоций. Когда Анна развеяла ее бывшие страхи о ней и Ките как паре, то Вайолет, к огромному удивлению, не почувствовала ничего. И это наводило панику, ведь по всем пунктам Вайолет должна была бы ликовать и праздновать, но морозная корочка на ее сердце не давала семенам никаких чувств взрасти внутри.
Вайолет уверенно переступила порог семьдесят пятого номера. Державшая две вешалки с пиджаками Хейзел разинула рот; с плечиков одной из вешалок съехал шелковый платок. Поправлявший ворот рубашки Джеймс отвернулся от зеркала, оборачиваясь на гостью. Не то радость, не то удивление читалось на его лице. Вайолет не дала ему возможности высказаться.
– Я все знаю, - спокойно начала та, бросив бумаги на кофейный столик. Те веером разъехались по поверхности. Губы Джеймса скривились в усмешке.
– Хотел бы и я знать все.
– Хватит этого дерьма, Джеймс, - рявкнула Вайолет, пресекая последующие возможные шуточки Марча. – Когда ты собирался мне рассказать? Когда я бы случайно покалечила кого-нибудь, а ты бы по своему обыкновению замял это дело?
Джеймс вытянулся, вскидывая подбородок. Все его тело напряглось, становясь ровным как по струнке; он приставил одну ногу к другой. Легкий жест руки – и прислуга исчезла. Испарилась.
Вайолет разинула рот в негодовании: лицо Джеймса подавало все признаки сокрытия согласия на только что произнесенное. Девушка потерла лоб, тихо выдыхая. Джеймс бросил презрительный взгляд на распечатки.
– Это фотографии газетных статей?
Вайолет издала смешок: все действительно было правдой.
– Ты честно не слышал о Google? – вопрос был скорее риторическим, а то и вовсе не вопросом. Вайолет прошагала до столика с выпивкой мимо обеденного стола, мимо Джеймса. До ее своевольного появления он примерял одежду, и платка на шее еще не было. Вайолет заметила отвратительные влажные шрамы. Их трудно было не заметить. Все было правдой. Ее едва заметно трясущиеся руки разливали выпивку, когда она услышала голос. Совсем рядом, будто он нашептывал откуда-то изнутри нее самой.