Пленники пылающей бездны

Фрадкин Борис Захарович

И он шел, шел, не останавливаясь, радуясь, что, наконец, может идти сколько угодно. Кругом простор, улица широченная, ей нет конца. Как хорошо после тесных кабин подземохода! Только… только почему же он идет без Кати?

Николай Николаевич поворачивает обратно, он почти бежит, натыкается на прохожих. Кто-то хватает его за плечо, держит. Николай Николаевич пытается вырваться и… просыпается.

Шепот в самое ухо:

— Проснитесь же, Николай Николаевич!

— А? Что такое?

— Тише, тише.

Геолог с трудом и неохотно

освободился от сновидений. Черт возьми, до чего реально он видел Садовое кольцо. Еще немного — и он бы оказался у своего дома, поднялся в квартиру и увидел Катю.

За плечо его тряс Биронт.

— Что-нибудь случилось?

— Идемте скорее к пульту.

Николай Николаевич уже привык, что каждый пустяк приводит атомиста в возбужденное состояние. Но, присмотревшись к лицу Биронта, к его рыжей взлохмаченной шевелюре, он понял, что на этот раз причина для волнения у того совсем особенная. Дектярев спрыгнул на пол, с хрустом потянулся, поежился.

— Что это мне как будто холодно?

— Идемте же!

Биронт увлек его за собой. Усевшись в кресло и взглянув на атомиста, Николай Николаевич прищурил один глаз.

— Ага, вспомнил, — он поднял палец, — вы сейчас вылитый Паганини. Только вы рыжий, а он был, кажется, брюнет.

— Оставьте в покое своего Паганини! Извольте взглянуть на приборы.

— Откуда это все-таки дует?

Теперь геолог явственно ощутил на своем затылке прикосновение прохладной струйки воздуха. Стало быть, это было не только сновидением.

— Мы вошли в зону К-захвата электронов.

— Что? В четвертую геосферу?

Нить глубиномера перешагнула внушительное число «1200». Давление приблизилось к восьмидесяти миллионам атмосфер.

— Ах, зангезур-занзибар, — пробормотал Дектярев, — так действительно можно проспать все на свете. А вы, значит, бодрствовали?

— Нет, меня разбудил холод. Я замерз под своим одеялом.

— Наверное, что-то стряслось с охладительной системой.

— Не думаю.

— Почему?

— Потому, что моя теория переохлаждения дает более простой и ясный ответ. Смотрите. Подземоход движется среди особенно плотного потока мезонов и позитронов. Давление давно расправилось с молекулами, как до того уничтожило ваши ультракристаллы.

— Почему именно мои?

— Не перебивайте, пожалуйста! Именно с вашими кристаллами. А теперь оно деформирует электронные оболочки, переводит вещество в его пятое состояние. Химические элементы теряют свои валентности, становятся инертными.

— Ну, ну, понимаю, дорогой Валентин Макарович. Электроны вынуждены перескакивать с внешних орбит на внутренние, и кое-кто из них оказывается на К-орбите, самой близкой к ядру. И тогда возможен захват электрона ядром.

— Вы становитесь догадливым.

— Но позвольте, этот захват должен сопровождаться выделением энергии.

— Разумеется. Но какой энергии?

— Прежде всего тепловой.

— Учтите, при определенных условиях,

когда атом имеет возможность разлететься вдребезги. А здесь все явления К-захвата идут в мощном панцире.

Приборы подтверждали слова Биронта. Простейшие химические соединения распались. Вокруг подземохода было вещество, состоящее из химически свободных элементов в их атомарном состоянии.

Наружная температура оставалась неизменной. Николай Николаевич сосредоточенно задвигал бровями. Температура должна расти — так требовала логика происходящих явлений. Насколько было известно Дектяреву, К-захват электронов вызывал распад ядра с одновременным выделением тепла. Во что же обращается энергия распада, если не в тепло?

— Я ничего не понимаю, Валентин Макарович, — откровенно признался геолог.

— Ну, если бы все было понятным, не пришлось бы выдумывать теорию переохлаждения, — Биронт с достоинством выпрямился, и Дектярев понял, что у атомиста уже готово объяснение. — Дело обстоит так: люди привыкли все виды энергии сводить к положительному эквиваленту тепла. Удобная осязаемая мера. Но что такое тепло? Это движение материальных частиц. А каких? Существующие термометры, даже наши полупроводниковые, реагируют на движение молекул, атомов, электронов. Какую же температуру замерит термометр, если прекратится движение молекул и атомов?

— Абсолютный нуль. Минус двести семьдесят три градуса.

— А если остановить и электроны?

Дектярев пожал плечами. Над таким вопросом задумываться ему не приходилось.

— Одно из двух, — ответил на свой вопрос Биронт, — либо произойдет термоядерный взрыв с выделением тепла, либо, если вещество не имеет возможности расшириться, температура его упадет значительно ниже абсолютного нуля, а выделение энергии произойдет в какой-то неизвестной нам форме.

— В какой же все-таки?

— Я думаю, в форме того самого излучения, которое мы наблюдаем.

Валентин Макарович снисходительно поглядывал на задумавшегося геолога. Он чувствовал себя победителем. Факты все решительнее подтверждали теорию переохлаждения.

— Какова же природа вашего излучения?

— Не знаю. Пока не знаю. Во всяком случае, это что-то среднее между магнитным полем и полем гравитации. Больше всего меня смущает направленность.

— Не приведет ли К-захват к падению положительной температуры? — забеспокоился Николай Николаевич.

— Все может случиться, все может случиться. Чувствуете, похолодало? То-то и оно.

Биронт торжествующе потирал руки.

— Действительно, — геолог поежился и оглянулся, словно надеялся увидеть, откуда исходит холод. — Мистика получается: с одной стороны вещество остается горячим, а с другой стороны оно уже холодное. Так быстрее можно рехнуться, чем от вибрации.

Будить других членов экипажа не стали. Ученые поудобнее устроились в креслах и принялись за наблюдения.