Пленники пылающей бездны
Шрифт:
Не прошло и четверти часа, как Биронт с раздражением встряхнулся. Нет, ему не спалось. До ядра совсем недалеко. Болеть абсолютно некогда, сейчас как никогда необходимо работать, вести наблюдения. Болеть можно дома. Кто же бездельничает в лаборатории?
Мысли Биронта бегут вперед, опережая корабль на тысячи километров. Переохлаждение вещества порождает излучение, природу которого установить все еще не удается. И Биронту приходит в голову смелая догадка: не является ли излучение потоком нейтрино — элементарных частиц, из которых, как дом из кирпичиков, построены все атомные частицы — протоны, нейтроны,
Склонившись к приборам, Валентин Макарович незаметно для себя задремал. Дектярев слышал его хриплое, прерывистое дыхание. С глубоким чувством любви и жалости смотрел он на острые локти, на выступающие из матраца узкие угловатые плечи атомиста. В нем самом разгоралось ожесточение. Работать, черт возьми! Перед ними еще столько нетронутого материала для исследований. Они, Дектярев и Биронт, в данный момент глаза и руки всего научного мира. Ими двигает воля славного поколения покорителей природы.
Включив внутреннюю связь, Николай Николаевич вызвал Чуракова.
— Андрюша, — прикрыв микрофон ладонью и понизив голос, сказал он, — пора нам разыскать тепленькое местечко. Валентин Макарович занемог.
— Я уже кое-что придумал, Николай Николаевич. Можно воспользоваться колодцем машинного отделения. Там только очень тесно.
— Давай-ка взглянем.
В колодце было так непривычно тепло, что у Дектярева закружилась голова.
— Ух ты, благодать какая, — сказал геолог, — оказывается, я до самых костей промерз.
Небольшой диаметр колодца позволял только стоять друг над другом на скобах, и один человек мог сидеть на захлопнутой крышке люка.
— Мы вот что сделаем, — сообразил Дектярев, — к скобам прицепим гамаки и будем сидеть, как птички в гнездышке. Придется на время забыть, что такое лежачее положение.
16
Переселение в тоннель позволило освободиться от матрацев, от намотанных на ноги одеял, от полотенец на голове. Люк закрыли, постелили на него матрац для Биронта. Остальные разместились в гамаках, заняв колодец почти до самого верха.
И сразу заснули. Спали долгим и тяжелым сном, не обращая внимания на неудобства. Когда нужно было выходить из колодца, Биронта поднимали в гамак. За пищей, за водой спускались по очереди. Возвращаясь, сообщали неутешительные вести: температура минус тридцать восемь… сорок один… сорок пять… Она теперь падала все быстрее, сначала на четыре градуса в сутки, потом на шесть, на восемь…
А снаружи вокруг подземохода по-прежнему смыкалась раскаленная пластическая масса. Если верить термоизмерителям (а как же им не верить?), температура ее с момента входа в четвертую геосферу, то есть за тридцать два дня, снизилась всего на четырнадцать градусов и составляла две тысячи девятьсот восемьдесят шесть градусов выше нуля. Тепла более чем достаточно! Если бы ничтожную долю его перенести в кабины.
Находиться среди огня и гибнуть от холода — что могло быть нелепее?
Спускаться за водой и продуктами становилось с каждым разом труднее. По другую сторону люка подкарауливал уже шестидесятиградусный мороз. Его ожоги переносили только два человека — Чураков и Николай
Первое время у Николая Николаевича хватало смелости миновать складской отсек и две кабины, чтобы добраться до своего пульта. Взглянув на приборы, он мчался обратно с такой быстротой, на какую только был способен. Вернувшись в колодец, пересказывал Валентину Макаровичу суть добытых сведений и тем несколько успокаивал атомиста.
— Хорошо бы запасти воды, — беспокоился Андрей, — да не во что. Боюсь, подведет синтезатор, уже и так льдом плюется.
Дектярев боялся другого. Он понимал, что наступит момент, когда они не смогут вообще выходить из колодца.
В какой тесноте они находились! Узкое помещение колодца позволяло лишь сидеть в гамаке, как в петле, или стоять на перекладине. Верхний видел затылок нижнего, а нижний созерцал подошвы ботинок верхнего.
Полный и грузный Дектярев страдал от тесноты вдвойне. Поворачиваясь, он задевал плечами стены, а сидя, упирался в них коленями. Но главное — его мучило бездействие. Часами ворчал он на «чертов базальт», на «проклятую температуру», на «невезенье»… К его воркотне сосредоточенно прислушивались Вадим, Андрей и Павел. Ровный голос ученого действовал на них успокаивающе. И вообще даже один вид Николая Николаевича вселял в молодых людей бодрость. Исчезни сейчас Дектярев, они бы сразу растерялись, может быть поддались бы ослепляющему чувству страха.
Все большую тревогу вызывало состояние Биронта… Дектярев за время своих экспедиций немало насмотрелся на простудные заболевания и сейчас без труда поставил диагноз: воспаление легких.
Тело Валентина Макаровича пылало в огне. Его непрерывно лихорадило, мучила жажда. Ему хотелось вытянуть ноги, разбросать руки. Но даже когда его матрац стелили поверх люка, Валентин Макарович мог сидеть только прислонившись спиной к стене и согнув ноги.
Другим в гамаках было еще неудобнее.
В воспаленном мозгу путались мысли. Стоило Валентину Макаровичу закрыть глаза, как тотчас же он оказывался за пультом. Необычайное множество приборов, кнопок, переключателей приводило его в отчаяние. Он никак не мог разобраться в их назначении. И не мог разглядеть, что показывают нити на шкалах. А нужно было спешить, спешить, спешить… Подземоход проваливался куда-то; от пульта, как от включенной электрической плиты, отдавало нестерпимым жаром. Кабина покачивалась, вокруг мелькали незнакомые лица. Валентин Макарович вглядывался в них, но никогда не узнавал.
В страхе звал он Николая Николаевича. Дектярев поминутно выбирался из своего гамака и, кряхтя, спускался к больному. Приложив ладонь к его горячему лбу, подавленный, он подолгу оставался неподвижным в очень неудобной позе.
Валентин Макарович требовал:
— Перечислите, пожалуйста, показания приборов. И главное — интенсивность и жесткость излучения.
Николай Николаевич называл числа, выдумывая их тут же.
— Столько перенести, — жаловался атомист, — и не увидеть самого главного.