Пленники зимы
Шрифт:
Не понимаю её, не чувствую…
– "Ушедав"? – недоумевает Калима. – Прошу простить мой русский. Что значит "ушедав"?
– В том смысле, что катком по ушам, как начнёт истории рассказывать…
– А ты не перебивай, – неожиданно обрывает его Светлана. – А то не начнёт.
После такой поддержки, конечно же, уклониться от рассказа было никак нельзя.
– Это длинная и грустная история, дамы и господа, – осторожными покашливаниями я вежливо прочищаю горло. – Боюсь вас утомить…
– А ты не бойся, – успокаивает меня Калима. – Мы выносливые. Да и времени у нас: ещё двое суток перехода…
– Давай,
– Когда это у тебя весёлые истории были? – посмеивается Виктор.
Светлана ничего не говорит. Но она смотрит на меня, и я вижу, как у неё блестят глаза, и ничего другого мне уже не нужно. Да и нет меня уже здесь. Весь – там…
Царёвой кухаркой была молодая красивая женщина. Звали её Варварой, и никакими другими талантами, кроме гладкой нежной кожи, кротостью и умением вкусно готовить, она не отличалась. Только для этой истории другие таланты без надобности.
Сейчас, когда поварское искусство, как и любое другое, поставлено на фабричную основу, трудно представить привилегированное положение человека, которому доверен желудок, а значит и здоровье первого лица в государстве. Тут тебе и отдельное помещение, и ход отдельный, чтоб значит, ошибки никакой не вышло. Это для прочих огромная кухня с целой бригадой поваров и подсобников. А для царя-батюшки одна Варвара в сторонке от всех готовила.
Конечно, царством-государством эту долину, затерянную среди высоких гор и непроходимых лесов, назвать можно было лишь с очень большой натяжкой. Тем не менее, на полях трудилось тысяч десять крестьянских душ, перевалы от гостей непрошеных охраняла сотня бойцов пограничной дружины. Да покой мещан-обывателей стерегли две сотни солдат. Они же лишали голов несчастных, кому эти самые головы не по чину высоко заносило.
И головы, что очень важно, рубили взаправду, несмотря на игрушечность державы.
Царь-батюшка, не самый умный, не самый глупый, не злой и не добрый, словом, царь как царь, – что вы, царей не видели? – был ещё не стар, но в летах, любил свою страну, любил жизнь, любил и попить, и покушать… Кухарку свою он тоже любил.
Отчего же не любить того, кто тебя вкусно кормит? Да и она не упрямилась: во-первых, власть, она и в глуши, среди гор, властью остаётся. А на красоту да молодость всякий позарится: нет у человека выше мнения о себе, чем своё собственное. Вот всяк и норовил хозяином себя показать, да мнения Варькиного не спрашивать. Но как слушок прошёл, что сам царь… ну, вы понимаете… Тут, конечно, народишко и отвалил. Служивые-то вот они, прямо на дворцовой площади топоры острят да колья густо жиром натирают. Ежели под топор не повезёт, то уж на колу покорячишься. Не до молодки будет…
И всё бы так и текло своим чередом, если бы однажды мельник не заболел. Муку пшеничную да ржаную, через серебряные сита царёвые сеяную, только он ко дворцу отвозил, да из рук в руки Варе и сдавал. А тут скрутило старика, – все мы из одного теста: с годами моложе не становимся, – срок подходит, а везти муку во дворец нет никакой возможности. Вот он и отправил сына своего старшего. Езжай, мол, Иван, ко дворцу к заднему крыльцу. Да смотри, муку кухарке из рук в руки передай. Не забудь, зовут Варей… не дай Господь злодей какой на дороге станет, да
– Да понял я, батя, – отмахнулся молодец, стеганул коней да и подался во дворец судьбе своей чёрной навстречу.
Что говорить? Встретились, снравились, слюбились. Да и как им не полюбить друг друга? Варвара-то во дворце кого видела, кроме старых генералов, шёлковыми платочками слюни вытирающих, да солдат, службой ушибленных. А тут молодец, косая сажень в плечах, высокий, улыбчивый, ржаным духом пропахший! А рожь золотая, она же сколько солнца до покоса в себя впитывает? Кто же перед солнцем устоит?
А у молодца что? Не так, что-ли? Он же всё больше под трёхпудовыми мешками пот собственный глотал, да пьяных возчиков материл, что вечно заторы у ворот мельницы устраивали. Где же ему красу девичью видеть? Работа каторжная, потому и доход, и почёт труду мельника немалый. Да только за день так умаешься, что вечером на девичьи посиделки в соседнее село в часе ходьбы – крепко подумаешь, прежде чем идти.
Пришла к ним любовь. Не спрашивая, пришла.
Будто аркан накинула…
Поначалу прятали свои чувства от себя, потом друг от друга. Вот только Варвара теперь всё чаще пекла, а Иван всё чаще во дворец наведывался. Пришло время, и открылись у них глаза, и была любовь, и небо в алмазах, и поняли они, что пропали. Не простит им царь этой любви. Ни ему, ни ей. Оба-то уже не дети малые.
Ясно им, что рано или поздно всё откроется. Хорошо, как поздно, а если рано?
Что делать?
Влюблённые они такие: всегда к этому вопросу приходят. Не может любовь непрошенная ни к чему другому привести, и ответ у всех одинаковый: бежать. Вот только, как?
Куда бежать – дело известное. Через перевал с купцами, а там по реке со сплавщиками. Глядишь, неделя-две, и жизнь новую, счастливую начать можно будет.
Кручинится Иван: как же любовь его из дворца-то выйдет? Но про то, как раз, Варвара утешила. Знала она ход тайный, под дворцовую стену червоточиной ползущий.
Радуется Иван, как ладно у них всё сходится: с вечера, после царёва ужина, ходом тайным Варвара из дворца выберется. За ночь до гор они доберутся. А там ещё полдня – и перевал…
Плачет Варвара, лица на ней нет: "Как же, Иванушка? Едва солнце встанет, завтрак царю положен: ватрушки с творогом. А как ватрушек не будет, то и меня хватятся.
Флажным семафором в момент по перевалам дружинникам весть эту передадут. И как подойдём мы к ним, тут нас сразу и повяжут"…
Кривится Иван. Не по душе ему это. Плаха – вот она, посреди площади. Да и кол вроде бы свободен. Только вчера горемыку сняли, двое суток бедолага маялся, умереть не мог, по доносу мытаря за трёхмесячную недоимку смерть лютую принял.
Что мытари – звери, то даже во дворце известно, но как же Ивану с Варварой со своей бедой справиться?
И решился молодец на дело неслыханное.
"Научи, – говорит он Варваре, – ремеслу своему кухарскому. Пока я во дворце царю готовить буду, ты на ту сторону гор выберешься. А я день за тебя отработаю, и за тобой вдогонку. Если запас продуктов сделаешь, чтоб из поставщиков никто не нагрянул, да челядь приучишь, чтоб посуду с едой в коридоре на столе принимали, на кухню не заглядывали, думаю, день продержусь, никто не заподозрит, что это я вместо тебя у плиты хлопочу"…