Плохая учительница, хороший снайпер

Стешенко Юлия

— Кроме генерала Каррингтона, — не столько предположила, сколько резюмировала Хизер.

— Да. Кроме генерала Каррингтона. Он помнит о моих детских мечтах и даже, наверное, пытается их реализовать… но делает это очень своеобразно. Отец выговорил мне кресло в Комиссии по защите королевства и метрополий от драконов, и технически я действительно буду драконоборцем. Но он с ума сходит от одной мысли, что я могу столкнуться с этой тварью вживую.

— Почему?

— По личным причинам. Но поверьте, причины эти крайне уважительны. Отец действительно очень боится,

что я могу… пострадать. Поэтому настаивает на безопасной карьере служащего.

— Безопасной и денежной.

— Да. Безопасной и денежной. И открывающей широкие карьерные перспективы. И позволяющей завести полезные связи.

Чем дольше говорил Каррингтон, тем суше становился его голос. Правильно очерченные губы зло изогнулись, между густыми пепельно-серыми бровями залегла жесткая складка.

— Но вы ведь не обязаны выбирать ту карьеру, которую вам рекомендует отец.

Хизер мгновенно пожалела о сказанном, но было уже поздно.

— Не обязан? Да, наверное. Я совершеннолетний, не калека и не дурак, профессиональную квалификацию получу через полгода. Могу и в драконоборцы пойти, и в моряки, и в стряпчие, — в голосе Каррингтона раздражение мешалось с плохо скрываемым сожалением.

— А почему нет?

— Да потому что. Отец возлагает на меня большие надежды. Вы, наверное, не знаете, каково это — когда на тебя возлагают большие надежды.

— В некотором смысле знаю.

— И что же? Вы эти надежды оправдали?

— Ни в коем случае. Я сделала строго наоборот.

Каррингтон поглядел на нее с интересом. С нормальным человеческим интересом — а не с интересом самца, выбирающего самку. С удивлением Хизер отметила, что видит разницу. И эта разница ей нравится.

— И что было потом?

Хизер вспомнила белого от бешенства отца. Он наступает, сжимая в руках уведомление из академии Ланселота Озерного. «Что это значит? Что это значит, Хизерли?». От гнева у отца перехватило горло, и слова звучат сипло, словно его душат. «Какая еще академия? Что это значит, мать твою?!».

Это значит, что ты идешь нахрен, дорогой папочка.

— Потом, господин Каррингтон, было много грубых и громких слов.

— Но вы не отступили?

— Нет.

— И вы счастливы?

— Абсолютно.

Каррингтон, подняв со стола карандаш, задумчиво повертел его в пальцах.

— А я ведь тренировался. В детстве. Вычитал в «Дейли Кингдом», что самое главное для снайпера — гибкая и подвижная кисть. А чтобы развить гибкость кисти, следует много упражняться, — еще раз крутнув карандаш в длинных пальцах, Карригтон вдруг с ловкостью фокусника прогнал его по руке — от указательного к мизинцу и обратно. Хизер много раз видела такой трюк, но с монеткой. И вынуждена была признать: стремительно вращающийся карандаш, ни на секунду не теряющий баланса, впечатлял больше.

— У вас отличные кисти, господин Каррингтон.

— Вы полагаете? — в зеленых глазах блеснул знакомый кошачий огонь. И тут же погас. — Теперь это уже не имеет значения.

— Ну почему же? Навыки ловкого обращения с писчебумажными принадлежностями в министерской комиссии наверняка

оценят.

— Да уж, действительно, — криво улыбнулся Каррингтон. — Надо, наверное, научиться жонглировать печатями. Буду ходить из кабинета в кабинет, срывая овации.

— Возможно, в вас даже станут швыряться купюрами.

— А почему купюрами?

— Вряд ли у министерских служащих будут с собою цветы. Но деньги же будут точно!

— Хм. Да. Деньги должны быть обязательно, — Каррингтон еще раз прокатил карандаш по пальцам. — Все, решено. Начинаю тренироваться с печатями.

— Можно добавить силовые упражнения с пресс-папье.

— И бюрократическую гимнастику — лавирование между параграфами, прыжки через ограничительные акты, шпагат с опорой на взаимоисключающие указания.

— Да вы прирожденный чиновник, господин Каррингтон! — расхохоталась Хизер, и Каррингтон рассмеялся в ответ. Не сдержанно улыбнулся, не саркастически скривил красивые губы. Нет. Громко заржал, запрокинув голову к потолку, отчего на светлой, поросшей золотистой щетиной шее остро проступило адамово яблоко.

— Да. Наконец я определился со своим жизненным предназначением. А если вдруг все-таки повстречаю дракона, то закидаю его письменными распоряжениями. Похороню богомерзкую тварь под грудой бессмысленной писанины.

— Отличный план, господин Каррингтон.

Хизер знала, что говорить этого не следует. Понимала, что это бессмысленно с практической точки зрения — и крайне сомнительно с этической.

— Если вы не хотите уходить из группы, можете не уходить.

Мгновенно перестав улыбаться, Каррингтон, чуть наклонившись, взглянул на нее в упор.

— Вы меня, кажется, неправильно поняли. Неважно, чего я хочу. Важно, что будет на самом деле. Если я не уйду из группы сегодня — через неделю вы меня выгоните. Мой отец поговорит с Вильсоном, Вильсон поговорит с вами. И вы вышибете меня коленом под зад.

— Не вышибу.

— Обязательно вышибете. Рано или поздно, с проблемами или без них. Ректор в любом случае продавит свое решение.

— Вы, кажется, тоже не совсем правильно понимаете ситуацию, господин Каррингтон, — перешла на менторский тон Хизер. — Чтобы кого-нибудь продавить, требуется минимум две вещи. Во-первых, рычаг, а во-вторых — точка опоры. У господина Вильсона они, несомненно, имеются, как и у генерала Каррингтона… Но вот насколько они достаточны, вопрос дискуссионный.

Каррингтон озадаченно нахмурился.

— Вы хотите сказать, что можете…

— Я много чего могу, господин Каррингтон. Поэтому очень советую не торопиться. Продолжайте участвовать в тренировках группы. Если вы этого, конечно, хотите. А проблемы будем решать по мере их поступления.

Обдумав это предложение, Каррингтон согласно двинул плечами:

— Хорошо. Но если проблемы все-таки возникнут — пожалуйста, скажите об этом. И я уйду.

— Договорились, — кивнула Хизер. Если парень так уж боится потерять лицо, почему не оказать ему эту любезность? Пускай уйдет сам, громко и возмущенно хлопнув дверью. И волки сыты, и овцы целы, и пастух жив-здоров.