Плохие девочки не плачут. Книга 3

Ангелос Валерия

— Врачу.

— Какому врачу?

Страх в моих глазах заставляет его рассмеяться. Рвано, надтреснуто. Без намека на истинное веселье.

— Тому, который тебя осмотрит, — произносит ровно.

— Н-нет, — энергично мотаю головой. — Н-не нужно.

— А что нужно?

Его ладонь накрывает мою грудь, обводит и соскальзывает ниже, движется по животу, после перемещается на поясницу, а в следующий момент оказывается между ягодиц.

Взвиваюсь, дергаюсь. Как ужаленная.

— У тебя

кровотечение, — заявляет холодно.

Продолжает омовение.

Осторожно.

— Ничего, — постанываю от боли. — Скоро прекратится.

Он ограничивается ледяной усмешкой.

Выключает воду.

Тщательно вытирает мое трепещущее тело полотенцем. Обматывает. Плотно. Туго. Будто укутывает, оплетает коконом.

— Осмотри меня сам, — шумно втягиваю воздух. — Не надо врача.

— Серьезно?

— Пожалуйста.

Его губы прижимаются к моему лбу.

Не целуют.

Пробуют температуру.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь трогал меня, — всхлипываю, нервно облизываю припухшие губы. — Там. Хоть кто-нибудь. Не хочу. Только ты.

Он относит меня на смятую постель, укладывает на живот, собирает влажные волосы в пучок, поглаживает макушку.

— Ты прочел мой дневник, — шепчу я. — Изучил весь подростковый бред. Тупую рефлексию, бездарные сочинения. Так нечестно. Неправильно.

Резко тянет за волосы. Дергает. Намеренно причиняет боль. Заставляет закричать, содрогнуться всем телом. Вынуждает запрокинуть голову назад.

Вглядывается в мои глаза.

Вглядывается в меня.

Задерживает взор на истерзанных губах. Ухмыляется, явно хочет произнести очередную колкость. Гадость. Пошлость. Унизить, растоптать. Втоптать в грязь. Уязвить, обдать ядовитым презрением.

Но я сбиваю его с толку.

Сбиваю саму себя.

Переворачиваю нашу игру.

— Господи, — бормочу. — Твой глаз. Надо срочно обработать. Прошу, позволь…

Кожа вокруг выглядит пугающе. Темнеет, синеет, приобретает жуткий оттенок. Веки опухают.

— Пройдет, — отрезает фон Вейганд.

И выпускает мои волосы из пальцев.

— Нет, пожалуйста, — приподнимаюсь, льну к нему невольно. — Нужно приложить что-нибудь холодное, снять отек.

— Лежать! — его рык принуждает задрожать.

— Позволь мне обработать.

Крупная ладонь опускается на спину. Давит между лопаток. Вдавливает в кровать.

— Лежать, — повторяет чуть смягчая тон. — Иначе опять кровь польет.

— Я не…

— Заткнись.

— Я просто…

— Молчать.

Не самый худший диалог.

За последнее время.

Больше не сопротивляюсь. Покорно вытягиваюсь на постели. Утыкаюсь лицом в измятые простыни.

Это ничего не меняет.

Это не важно.

Вот что он хочет сказать.

Вот на что намекает.

Это

перемирие.

Ненадолго.

Кричи. Умоляй. Истекай кровью.

Рыдай. Захлебывайся слезами.

Как угодно.

Прощения не светит.

Пощады не будет.

Ничто и никто.

Тебя.

Не спасет.

Алтарь уже ждет.

Клинок наготове.

Зверь тоскует по свежей плоти.

Больше не прячет клыки и когти. Держит крепко. Мертвой хваткой. Терзает, ранит. Но отпускать не станет.

Моя болезнь. Мой приговор.

Мой Стокгольмский синдром.

Он проводит ладонью по моей спине. Медленно. От лопаток до поясницы. Едва касается, но его жар обжигает даже через полотенце. И от этого скользящего, почти неуловимого жеста щемит сердце.

Безумная. Чокнутая. Ненормальная.

На что я надеюсь?

На чудо?

Этот жест.

Нервный.

Небрежный.

Этот жест говорит.

Шанс есть.

Даже когда все потеряно.

Шанс внутри тебя.

Всегда.

Глава 21.1

La vie est belle.

Жизнь прекрасна.

Разве кто-то сомневался?

Поверь. Проверь. Опытным путем. Прямиком на рельсы. Под поезд. Под экспресс новых возможностей. На полной скорости. Между железных челюстей. Нырни. В голодную пасть. Пади. Но только не сворачивай с верной дороги. Не отрекайся от своего пути.

Спорим?

На отсечение головы.

Жизнь прекрасна.

Когда все впереди. Когда в самом начале. Когда неведомо, сколько придется пройти. Пробежать. Проползти. Проломать. Прогрызть. Потерять. Вытерпеть. Вынести. Выстрадать. Вымолить.

Теряя себя.

И всех.

Строя праздник.

На чужих костях.

Что же ты делаешь?

Остановись.

Человек.

Преклони колени.

Покайся.

Ангелы не плачут.

Плачет Дьявол.

Глядя на нас. Ступая по горящей земле. Ему здесь делать нечего. Сами себя терзаем. Сами казним. Кто жертва. Кто палач. Неведомо.

Гром раздирает небо. Распинает слепящими вспышками. Рвет когтями точно не знающий жалости хищник.

Только все это тщетно. Зря. Напрасно. Попусту. Ибо ничто на свете не искупит наши грехи.

— Сестра, дайте скальпель. Зажим. Тампон.

Нет.

Немного не туда.

— Подайте скипетр. Корону. И трон.

Стоп.

Опять мимо нот.

— Отключите меня. От аппарата искусственного жизнеобеспечения. И зафиксируйте уже время смерти.

На грани января.

Иначе почему так холодно?

Зябко. Пар вырывается изо рта. На ресницах трепещет иней. Практически незримый. Невесомый, неуловимый.

Новый год — любимый праздник.

Но это больше не так.

Никогда не будет так.