Площадь павших борцов
Шрифт:
– Заводи моторы, славяне! Делай, как я...
Танки, рыча моторами, один за другим шли прямиком по товарным платформам, и в конце эшелона они, как лягушки, "спрыгивали" на землю, иногда "прямо с колес" принимая бой...
Немцы, как правило, воевать начинали с восьми утра, а по ночам дрыхли, развесив над линией фронта "лампады" - осветительные бомбы, которые, плавно снижаясь на парашютах, освещали позиции феерическим светом. Поля вчерашних битв напоминали "деревни" - так много оставалось на полях боя подбитых танков. Наши бойцы ночью "шуровали" в брошенных танках, где находили множество награбленных вещей, особенно женских, - для отправки в "фатерлянд". Приказ
Гитлер, как и Сталин, уверовав в какую-либо собственную версию, потом не сразу с ней расставался, он упрямо лез на Кавказ, считая его чуть ли не главной целью всей этой летней кампании, и лез не только затем, чтобы насосаться нашей нефти, словно клоп чужой крови, но и ради того, чтобы боевыми успехами вермахта оказать политическое давление на правителей Турции, дабы они не медлили с нападением на Грузию и Армению. Но турки, как и японцы, терпеливо выжидая, чем закончится поход на Сталинград, и постепенно Гитлер стал склоняться к мысли, что не сам Кавказ (предгорья Кавказа), а именно Сталинград станет ре-1ающим фактором всей войны.
* * *
Лютое было время! Помню его отдаленные всплески, которые, как прибой, накатывались на Соловки, где я - в звании юнги!
– в ту самую пору выламывал оконные решетки в тюремных камерах Савватьево, чтобы постигать потом в этих камерах-аудиториях сложную науку рулевого-сигнальщика... Политруки не слишком-то баловали нас правдой, но даже нашего мальчишеского ума хватало на то, чтобы понять - под Сталинградом творится что-то грозное и решающее, никак не похожее на "героическую оборону Царицына", а мне Сталинград казался тогда особенно близким по той причине, что мой отец Савва Михайлович Пикуль уже сражался там в рядах морской пехоты...
* * *
2 августа Уинстон Черчилль вылетел из Лондона, и через два дня он был в Каире, завороженный вниманием к двум направлениям войны - лагерем Роммеля под Эль-Аламейном и скорым продвижением вермахта к Кавказу, что грозило Лондону утратой политического влияния в странах Востока. Это было время, когда немцы уже вступали в Армавир...
Удивительно! Пленный румын жаловался, что "эти собаки" гнали его пешком и он маршировал 700 километров, а я вот читаю мемуары наших ветеранов, которые, выбираясь из клещей окружений, за одну неделю отмахивали на своих двоих по триста миль кряду - и на волдыри не жаловались, снова готовые сражаться. Отход наших войск из большой излучины Дона стоил нам потери многих баз снабжения, которые так и не вывезли - не хватало транспорта. Сколько там осталось добра в наших складах - и тогда не знали, да и сейчас узнавать нет смысла. 62-я армия тоже отошла из-под Калача, а четыре ее дивизии остались в окружении и, не вылезая из кровавых боев, все-таки вырвались из котла. А мы отступали... да, отступали! А каково быть в арьергарде? Пожалуй, страшнее, чем в авангарде, когда идет отступление, арьергард отходит последним, и все шишки достаются ему.
6-ю армию Паулюса отделяли от Сталинграда более полусотни километров, и он, кажется, ревниво относился к успехам Гота:
– Пожалуй, этот парень решил нас обогнать - что стоит для его "роликов" прокатиться двадцать-тридцать километров по гладкой степи, где почти не осталось русских войск, а вдоль насыпи железной дороги можно вкатиться прямо на вокзал Сталинграда...
Если читатель сыщет на карте реку Сал и проведет взором вдоль железной дороги на Сталинград, то станет ясен и маршрут 4-й танковой армии, следовавшей
– Конечно, - сказал он в штабе, - мой коллега Паулюс будет смеяться, но мы только теряем время и танки в бесплодных атаках... Даже интересно: кто держит оборону перед нами?
– Генерал Чуйков... совершенно неизвестный.
– Будь он в моей армии, - сказал Гот, - я бы давно представил его к Рыцарскому кресту с дубовыми листьями...
Перед ним развернули карту, но от станции Абганерово он перевел взгляд в желтые степи, где между Волгой и железной дорогой скромным пятнышком обозначилось озеро Цаца (Чаган-Хулсун), а за этим озером лежал Красноармейск.
– Что в этом Красноармейске?
– спросил Гот.
– Большая деревня, в которой русские держат ускоренные курсы танкистов. Но к этому городишке - видите?
– примыкает и Бекетовка - южный район Сталинграда...
И танковая армия Гота развернулась от Абганерово прямо к берегам Волги, чтобы, минуя озеро Цаца, ударить в подвздошину Сталинграда - со стороны Красноармейска, при этом Гот обходил наши рубежи с востока, и нам ничего не оставалось, как снова отходить к Сталинграду, чтобы избежать окружения, а река Мышкова стала для нас новым и, пожалуй, самым последним оборонительным рубежом... Степь стала здесь черной и вся трава выгорела. Немецкие танки сгорали в прозрачном голубоватом пламени, и бывалые солдаты говорили молодым:
– Вишь, гады какие! Ходят на бензине высокого качества, какого у нас и нету, а сами нефти нашей захотели...
Генерал Чуйков был теперь одет по-солдатски, гимнастерка побелела на солнце, он обходил своих бойцов, не по-людски понимая, и потому, наверное, его понимали тоже:
– Братец, если отступишь, то далеко не утикай, чтобы мне потом не искать тебя. Убегая, не вперед смотри, а оглядывайся, чтобы...
В те жаркие дни на защиту Сталинграда прибыли и разместились в Красноармейске добровольцы-матросы с кораблей Северного флота и Беломорской военной флотилии. Обыватели тишайшего Красноармейска теперь спать не могли - моряки повесили на улице корабельную рынду и каждые полчаса - динь-дон, динь-дон - отбивали на ней "склянки", как положено на корабле.
– Нельзя ли потише?
– говорили им.
– Ведь мы каждые полчаса вздрагиваем от звона вашего.
– Нельзя!
– отвечали матросы.
– Мы только тогда дрыхнем спокойно, когда звенят склянки, отбивая нам часы вахты.
Верные флотским привычкам, моряки первым делом справились - где тут гальюн и где камбуз. "Нам, - говорили, - без гальюна и камбуза житья нету..." Их переодели в солдатские гимнастерки, выдали им пилотки, но они не расставались с тельняшками, держа "про запас" бескозырки с именами покинутых кораблей. Вот они и попали к генералу Чуйкову, составив бригаду морской пехоты. Воевать же на сухопутье, прямо скажем, они не умели! Зато было много лихости и бравады, в условиях фронта губительной. Брали презрением к смерти, да тельняшками, да свистом, да "полундрой", отчего и погибало моряков гораздо больше, чем солдат...
Привезли они с собой на фронт невесть откуда взятую красавицу-девку с замечательным голосом профессиональной певицы. Взяли ее на свое довольствие. Все любили ее, и никто не смел за нею ухаживать. Долго не понимали, что она при моряках делает. Наконец, стало известно: если кто из моряков умирал от раны, она ему... пела. И как пела! Даже умирать было не страшно. Так - с песней - уходили моряки на тот свет:
Где эта улица, где этот дом,
Где эта барышня, что я влюблен?
Вот эта улица, вот этот дом,